Главная > Павлова О.Н. Негативные чувства в «зоне» шизофренической вселенной

Павлова О.Н. Негативные чувства в «зоне» шизофренической вселенной

Я хочу представить вниманию читателей весьма короткую и кажущуюся на первый взгляд абсурдной и неправдоподобной историю о парадоксальном мире, который я постараюсь, как смогу описать словами. Задача, на мой взгляд, почти не возможная изза степени неопределенности в трактовках и интерпретациях содержаний такой Вселенной, основанной на бесконечной множественности значений. Здесь «истина всегда где­то рядом», здесь ускользающее чувствование и сумерки понимания вынуждают нас применять сократовские подходы. Что увидим мы, зажигая факел, в сомнении задавая себе вереницы вопросов, порождающих скорее новые «почему», чем ответы на поставленные?
Предлагая к осмыслению некоторый экскурс с глубинным погружением в психотерапевтическое исследование картины внутренней негативночувственной Вселенной тяжелонарушенных шизоидных пациентов, прежде всего, хочу сказать следующее. Визуализация и последующее озвучивание ментальных чувственных содержаний этого мира стало возможно для таких людей, исследующих себя, лишь спустя годы психоаналитической терапии, в тех случаях, когда терапевтическим отношениям удалось выстоять и дожить до означенного времени.
Чтобы облегчить эмоциональный вход в эту Вселенную, чтобы читателям стал понятнее чувственный контекст моих размышлений об этом невообразимом поле души, я начну со стихов Егора Летова (группа «Гражданская оборона»).

 

Далекая Офелия смеялась во сне
Пузатый дрозд, мохнатый олень.
Привычно прошлогодний нарисованный снег
Легко, светло и весело хpyстит на зубах.
Hаpядная Офелия текла чеpез кpай
Змеиный мед, малиновый яд.
Резиновый тpамвайчик, оцинкованный май
Пpосpоченный билетик на повтоpный сеанс.
Влюбленная Офелия плыла себе вдаль
Сияла ночь, звенела земля.
Стpемительно спешили никого не таясь
Часы в свою нелепyю смешнyю стpанy.
Послyшная Офелия плыла на восток
Чyдесный плен, гpанитный востоpг.
Лимонная тpопинка в апельсиновый лес
Hевидимый лифт на запpедельный этаж.

Далекая Офелия смеялась во сне
Усталый бес, pакитовый кyст.
Даpеные лошадки pазбpелись на заpе
Hа все четыpе стоpоны попpобyй, поймай.

 

Я надеюсь, вы хотя бы чуточку прочувствовали этот парадоксальный нелогичный труднопознаваемый мир со знаком минус, наполненный ассоциативно связанными содержаниями первичных бессознательных процессов. Реальность похожая на сон, сон, похожий на реальность, Вселенная Замученных Грез. Ее грезящих героев я назову собирательно «Сталкеры». Я взяла это слово не из английского языка, где оно обозначает охотника или преследователя (хотя и эта трактовка тоже весьма подходит к их порой параноидально ярко окрашенному внутреннему ландшафту). Скорее, этот псевдоним, подобранный мной героям нынешнего повествования, имеет отношение к Редрику Шухарту, главному герою повести фантастов братьев Стругацких «Пикник на обочине» и снятого по мотивам этого произведения фильма А. Тарковского «Сталкер».
Это произведение каким­то поразительным образом возникало или точнее сказать выныривало из моей памяти и навязчиво преследовало меня в работе с такими пациентами. Мир, наполненный «пустышками», «ведьминым студнем», «комариными плешами», «смертьлампами», «черными брызгами» и воссозданный фантазией братьев Стругацких был поразительно созвучен атмосфере фантазмов, снов, чувствования себя моих пациентов — Сталкеров. Поэтому я немного остановлюсь на идее и метафорах этого произведения. Основное сюжетное действие разворачивается вокруг некоторой «Зоны», в которой есть много неопознанных, непонятных в своем назначении и опасных предметов, которые были оставлены посетившими Землю представителями внеземных культур. Зона по своей сути сильно воздействует на людей, меняя их, превращая их самих и рожденных от Сталкеров детей в уродов, химер, быстро или постепенно убивает их. Она преподносит каждую секунду порой опасные для их жизни фокусы, некоторые из них смертельны. Посещая Зону нужно быть предельно осторожным, чтобы выбраться из нее живым. Задача Сталкера — вынести из зоны «хабар», неизвестные в своем назначении для обычных людей предметы, представляющие исследовательскую (с прицелом на продвижение вперед всего человечества) и денежную ценность. Для меня Герой и Зона — метафора освоения человеком своего бессознательного, цель Сталкера исследовать неизвестные объекты в зонебессознательном, выжить в ней, вынести что­то полезное для себя из нее. Мои пациенты, также как и Сталкер, отправляются в Зону — здесь я имею ввиду их собственное ментальное поле — в попытке освоить ее, найти смысл и значение объектов, оставленных там когда­то и кем­то, предназначение и смысл которых для прежних владельцев был понятен, но теперь утерян. Таков путь изучения, присвоения и осознания своего пространства души. Смею предположить, что фантазии о Зоне Стругацких отражают причудливые уродливые полумертвые пугающие интрузии бессознательного, застывшие «зоны» в живом теле сознания моих пациентов — Сталкеров. Эти области мутагенного воздействия живут по своим собственным законам. И даже если делать вид, что их вовсе нет, они все равно оказывают свое особое влияние на человека. Возможно, эти окаменелости являются подвергшимися подготовке к эвакуации из сознания (я говорю о действии раннего защитного механизма отрицания) инфантильными чувствами в сфере ментального восприятия. «Попадая» в процессе своего жизненного существования силой событий ли или движениями бессознательных влечений в эти области, человек становится почти тотально изолированным от своих чувств и чувств других людей. Еще я бы выдвинула горестное предположение о том, что Сталкеры являются своего рода, выражаясь метафорически, «детьмиотходами, после маминого и папиного пикника», неожиданно обнаруженным мусором, с которым надо что­то делать, после того как праздник закончился.
Катастрофа одиночества такого существования похожа по своей сути на драму Маленького Принца Сент­Экзюпери, живущего одиноко и пусто на своей планете с барашком и розой, беспрестанно корчующего баобабы тревоги и страха, без какогото ни было ощущения, что есть еще аналогичная жизнь во Вселенной. Вселенная для Сталкеров пугающе безгранична и пуста, в ней нет надежды встретить братьев по разуму, как мне кажется это совсем не дружественное пространство, «в нем бы выжить».
Цитата из Стругацких: «Он был покрыт потом, задыхался от жары, и в то же время морозный озноб пробирал его, он трясся крупной дрожью, как с похмелья, а на зубах скрипела пресная меловая пыль. И он уже больше не пытался думать. Он только твердил про себя с отчаянием, как молитву: «Я животное, ты же видишь, я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле такой... всемогущий, всесильный, всепонимающий... разберись! Загляни в мою душу, я знаю, там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу­то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, — ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!..»
Таким образом, становится понятной главная путеводная терапевтическая звезда на которую мы идем какое­то время в терапии — толкование всплывающих в свободных ассоциациях объектов душевного поля, в попытке пациента и психотерапевта вместе разобраться в чувствах, эмоциях пациента и других людей, и понять, что же это такое есть на самом деле и для чего они могут пригодиться Сталкеру.

 

Себя не истолкую — истолку
В труху свою надежду и тоску
Мой помысл истолкует только тот,
Кто все перетолковывать начнет.

 

Их запросы всегда поразительно просты, им как будто совсем немного надо, чтобы жить счастливо, но уже при первой встрече Вы чувствуете их полную изолированность от аффектов в событиях и переживаниях, о которых они говорят. Единственное, что громко звучит в душе Сталкеров — это предельно минорные мелодии чувств, они как будто жалуются, но смысл их собственных жалоб им самим не доступен. Они говорят о чувствах, но они их не переживают.
Того, что они носят в себе «Зону», нельзя разглядеть ни на первой встрече, ни в течение первого времени работы, это пространство проявляется лишь спустя долгие годы анализа. Сравним начальную встречу и фрагмент из шестого года работы.
Когда Математик впервые пришел ко мне все было вполне почеловечески. Все его проблемы были изложены на листочке бумаги, который он аккуратно принес на первую сессию. М. жаловался на частые перепады настроения, говорил о том, что чувствует себя «в тупике», о приступах отчаяния и о том, что если что­то не получилось, «у него все плохо». М. рассказывал мне, что у него нет друзей, о том, что ему не удается общаться с девушками. Он объяснял мне, что хочет чтобы отношения носили легкий характер, чтобы не каждый день встречаться с человеком, а через несколько дней». Тогда я сразу отметила его полный провал с описанием себя и других близких ему людей.
Фрагмент одной встречи 6 года анализа:
В контексте встречи идет обсуждение его недавнего знакомства с девушкой, первый раз за долгие годы. Он очень тревожится по поводу этого знакомства, опасаясь «вдруг она окажется глупой и неинтересной» или вдруг, наоборот, он окажется «глупым и неинтересным» М. говорит о себе как если бы он был чем­то механическим, например роботом: «Вдруг у меня какой­то механизм ухаживания заржавел». Тревога и страх, связанные с общением с новым человеком настолько сильны, что затапливают все пространство внутри и снаружи, вызывают ощущение отчужденности от себя, о котором он говорит со мной, распадение внутренней реальности и появление трансформированных объектов внутреннего поля.
Слова Математика: «Вначале она (девушка) мне не показалась глупой. Я не знаю куда идти, что мне делать с ней. Все с моей женой было так. Очень похоже. Чувствами я вышел из тюрьмы. Страшно, город состоит из маленьких точек. Я себя пугающе чувствую».
Далее мы обсуждаем его отношение к женщинам как к книжкам, безмолвным и покорным (у него есть возбуждающие его фантазии о сексуальной власти над женщиной и ее полном подчинении ему), что ему очень хочется знать заранее, чем все закончится. Ему это не нравится, он делает вид, что бросает в меня подушкой (год назад резко и сильно бросил). Мы говорим о боли, которую я ему причинила, «попав» своими словами в него. По ходу встречи мы выходим на тему его восприятия девушки как вещи, неодушевленного предмета.
П: Я помню ваши слова, сказанные давно об этом: «красивая девушка, как животное»...
(Я не помню, чтобы я так говорила, и я сильно удивлена.)
Т: Животное? Как домашнее животное?
П: Нет, как бездомный кот. Я могу ему вынести еду, молочко и погладить его, если я не буду шпынять его, он даст себя погладить. Если шпынять, возникнут сложности, он не дастся погладить.
Т: Тайны установления контакта с девушкой равны сложности в общении с бездомным котом? (Он смеется.)
Т: Вокруг все коты, все люди мужчины, получается, что женщин нет?
П: У нас было принято. На улице животные, собаки — это все женское, а на улице коты, хотя там 50 на 50 кошек и котов, все равно все коты. Да это я не о ней, это я о себе говорю, она должна миску молока поставить мне.
Т: А вы что дадите ей за миску молочка?
(Женщина как мать, думаю я, накормить грудного ребеночка молочком...)
П: Что я ей дам? Зачем ей нужно гладить бездомного кота?
(У него меняется выражение лица, он чуть не плачет.)
П: Совсем грустно стало, потому что бедно.
В конце встречи он говорит мне о том, что хочет подарить мне молоток и показывает, где на стене он должен висеть. Я пытаюсь прояснить, что за этим подарком стоит, говоря о том, что я должна всегда смотреть на молоток и помнить о чувстве злости, которое мой пациент испытывает по отношению ко мне. Он согласен с этой моей идеей, но оказывается это не главное. Неожиданно для меня М. говорит о том, что у него плотная броня и мне иногда удается ее пробить и это важно для него и молоток — это его благодарность мне за труд.
Внутренняя сущность Сталкеров в большинстве своем остается недовыраженной ими самими, и как следствие недопонятой окружающими людьми. Эта невозможность передать свой внутренний мир словами рождает чувство беспомощности, растерянности и глубокой неудовлетворенности. Слова, которые произносит Сталкер, не отражают тех чувств, которые он переживает в своем ментальном пространстве. Я глубоко прочувствовала всю меру недосказанности, в которой существуют такие пациенты, и как это мучительно больно и трудно, когда ты не можешь, то, что чувствуешь, выразить словами и донести это до собственного осознания и тем более до понимания другого человека. Как будто в разговоре с человеком, как бы я не пыталась, я не могу донести до него, чего же я хочу. Это что­то очень важное, и я сама того не ведая, опускаю самую суть и говорю все время о том, что мне кажется второстепенным. Только все это порой происходит у Сталкеров не только во внешнем разговоре, но и в разговоре с самим собой.
Фрагмент, который я привожу далее, показывает насколько высока степень неопределенности чувствования. Сталкеры широко используют в своем устном тексте для описания своих состояний слово «это». В их разговорах оно заменяет многое, о чем человек пытается говорить, создавая у аналитика полное ощущение бессилия в попытках понять, о чем идет речь. «Я не знаю о чем говорю, и я надеюсь, вы будете столь любезны, что сделаете вид, что понимаете, о чем это я». Выход из этой игры, попытка прояснения — это нарушение правила, вызывающее бурный всплеск агрессии и ощущается Сталкером как нежелание аналитика понять его.
Приведу цитаты, подтверждающие вышеизложенное:
«Я поняла, что я боюсь. Я увиливаю от разговора, чем я могла бы заниматься вместо этого».
«Я не вижу позитива, мне тошно в болоте, все раздражает и лягушки, и комары, и трясина. Апатия, бесцельность, несопричастность. Я же сама во всем этом нахожусь. И не выбираюсь сама из всего этого. Я становлюсь частью ландшафта».
«Офелия? Это не то. Я представляю как вода проходит через меня, я представляю, что я — ничто, как это проходит сквозь меня, не задерживаясь».
Перед данным фрагментом мы обсуждаем с моей пациенткой ее опыт участия в групповых медитациях, где она представляет себя, ложащейся в ручей и растворяющейся в нем. У меня возникает ассоциация с Офелией у Шекспира и Егора Летова. Далее она отрицает мое видение. Я говорю ей, что можно предположить, что наши отношения тоже могут быть ручьем, в который она «ложится» и все проходит мимо нее. Я имею в виду, что раньше она не видела меня, потом она не видела наших отношений, сейчас она не видит позитивных сторон наших отношений и не видит своих изменений в лучшую сторону, которых она достигла в процессе терапии.
Попытка настоящего контакта с человеком, другим человеком, а не с таким, каким я его представляю или фантазирую, оказывается безмерна трудна, приходится преодолевать возникающую бурю раздражения, идти по грудь в снегу навстречу другому. Этот процесс подразумевает, что нужно не делать вид, а попытаться реально сошлюзоваться с человеком, в данном случае с аналитиком, первым, кто предоставляет такую возможность. Снова и снова пытаться присоединиться и попытаться увидеть свое отражение в зеркале понимания другого в сравнении со своим, пытаться корректировать этот образ в другом до состояния, пока не почувствуется удовлетворение. Возможно это и есть первое переживание истинного понимания и чувствования себя другим.
Когда я работаю с такими людьми, даже после долгих лет совместного психоаналитического существования, у меня остается ощущение, что пытаясь оказать им помощь, я структурирую их внутреннюю реальность вместе с ними как­то слегка и по поверхности, не затрагивая каких­то очень жизненно важных для них областей. Гдето в них есть хаос, который мы «как бы невзначай» обходим стороной, но он все равно дает о себе знать. Метафора работы с ними, которая порой у меня возникает в моих острых состояниях недостаточности и неудовлетворенности психоаналитической работой такова. Есть многокомнатная квартира. Переходя из одной комнаты в другую мы наводим в них порядок, но, возвращаясь к комнатам, где мы уже наводили порядок, мы видим, что в них все не так как мы оставили, и мы опять принимается за уборку. В другие, более неудачные с точки зрения продвижения терапевтической работы моменты, я чувствую, что попадаю в обстановку рассказа Хулио Кортасара «Захваченный дом», где я и мой пациент, как герои этого произведения, брат и сестра, живущие в большом старом доме родителей, вынуждены отступать, оставляя за собой закрытые комнаты, которые занимаются неизвестно кем, и испытывать недостаток в оставленных там объектах — вещах — чувствах, которые оказываются вне доступа. Смесь странного чувства обиды, недоумения, раздражения и, страха и безнадежности владеет нами в пространстве встреч. Особо остро я начинаю чувствовать эти «зоны», перечитывая материалы сессий.
Но все же если удается попасть в эти занятые «другими» закрытые и заколоченные наглухо двери мы оказываемся в царстве метаморфизованных эмоций. Эта измененная чувственная Вселенная, возникшая в результате «порченья чувств» выглядит как ландшафт через зеркало Тролля, «злющегопрезлющего» из «Снежной королевы» Г. Х. Андерсена, «в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, так и бросалось в глаза и казалось еще хуже. Прекраснейшие пейзажи выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами или казались стоящими кверху ногами и без животов». В кривом зеркале этого преломленного злостью мира многое, что идет хорошего в форме чувств со стороны других людей, искажается в душе Сталкера: человеческое утешение превращается в умаляющую достоинство жалость со стороны другого, слова любви воспринимаются как фальшивые. «Опять Вы за свое ванильное небо» говорит она — Сталкер — в ответ на теплое послание с моей стороны.
Я не претендую на открытие новых психоаналитических горизонтов. Это просто путевые заметки «на манжетах» путешественника по душам людей. Я не знаю, можно ли то, о чем я говорила и какие обобщения сделала исходя из «анализа анализа» распространить и применить для каких­то еще людей, находящихся в психоаналитическом процессе, кроме тех с которыми я работала и о которых думала. Но я надеюсь все же, и это будет успехом моей работы, что хотя бы отдельные ее фрагменты найдут отклик в психоаналитических ментальных и душевных кладовых памяти моих читателей.