«Я поднял глаза, чтобы увидеть, видят ли меня…»
(Данте, 1968, с.46).
Тема «символическое и реальное в психоанализе» ставит перед нами сразу несколько проблем:
- до сих пор нет единого мнения относительно того, что считать психоаналитической «реальностью», /1/ в связи с тем, что основателем психоанализа выделена особая сфера так называемой «психической реальности», «которая противоположна материальной реальности» /2/, а, в свете современных концепций, например, говорится о «множественных реальностях» в психоанализе.
- если допустить, что психоанализ как практика обладает своей собственной реальностью или «реальностями», то возникает вопрос, что именно в этой реальности мы условно можем отнести к «символическому», а что - к «реальному», предполагая, что в сфере обыденной, медицинской, религиозной, математической или какой-либо еще «иной» реальности это отношение может быть иным.
- возникает вопрос отношений «символического» (условного, кажущегося, мнимого) с «реальным» (материальным, аутентичным, объективным) в психотерапевтическом альянсе.
Постановка этих проблем, в свою очередь, связана с вопросом об идентичности психоанализа: принадлежит ли «поле психоанализа» научной практике объективирующего реальность исследования, практике искусства - творческого и символического преобразования реальности, практике религиозных верований в символическую реальность, или же практика психоанализа объединяет сферы науки, искусства, религии, отсылая нас к синкретическим истокам человеческого существа как существа символического, обретая свою реальность в современности, которую можно назвать «реальностью символического». В этой связи можно говорить о том, что существует тенденция к выходу психоанализа в некое новое поле своей собственной реальности, основанной не только на наблюдающем исследовании, но, преимущественно, на понимающем взаимодействии и создании реальности на основе этого взаимодействия.
Символом часто называют отнесение какого-то объекта к другому объекту, замещение одного другим, перенесение действий, чувств, мыслей с объекта «источника» на объект «контейнер». В этом смысле любой объект символически может относиться к любому другому как к себе подобному и означать, таким образом, все что угодно. Объект в роли «символического» является «и тем и не тем» одновременно. По выражению Винникотта, «прояснив этот парадокс рационально, мы можем добиться логической ясности, но утратим сам парадокс и смысл символизации».
Принятое в психоанализе различение символического (отсылающего к чему-то иному, «что естественным образом указывает на нечто отсутствующее или недоступное воображению» (Лакан) /3/ и реального (самотождественного, самоочевидного), присутствует и в обыденном мышлении. С обыденной точки зрения символическое – это что-то условное, кажущееся, мнимое, нереальное. Мы говорим "это – символическая разница", предполагая, что этой разницы в действительности как бы не существует. Реальность же конкретна, определенна и самоочевидна, никто как будто не сомневается в том, что реально на самом деле. Нам кажется, что реально то, что существует "само по себе" (и независимо от наших органов чувств). Но кто может с точностью сказать, где проходит граница между символическим и реальным, «мнимым» и действительным?
Если говорить в терминах оппозиций, то «символическое и реальное» относятся друг к другу так же, как «сакральное и мирское», «психическое и материальное», «душевное и телесное». Но само разделение этих сфер является чистой условностью, и поэтому подвижно и подвержено изменениям в различных культурных контекстах.
Вспомним, что «символом» изначально называлась пластина, состоящая из двух половин, по которым члены одного сообщества или братства находили и узнавали друг друга. Совмещение и обнаружение соответствия двух половинок символа служило неопровержимым доказательством того, что эти двое найдут взаимопонимание, являясь частями единого целого и разделяя (подтверждая) реальность друг друга. Аналогом символа может быть ключ от вашей квартиры, который открывает только эту дверь, «символизируя» тем самым, что это именно ваша квартира, я не чья-нибудь чужая. Но что может быть реальнее и приятнее, чем проникновение ключа в замочную скважину и обнаружение замечательного «совпадения»…
У древних греков существовало понятие «ама» («маленький ключ»), выражающее состояние единения. "Ама" по-гречески означает "вместе и в одно и то же время". /4/ Балинт приводит аналогичный термин, существующий у восточных народов: это «очень простое, повседневное слово, непереходный глагол — атаеги, обозначающий желание любви (при этом имеется в виду первичная любовь или «гармоничное скрещение»), а прилагательное от этого глагола означает «сладкий». /5/ Кормление грудью и объятие, игра в шахматы и философская беседа, поединок и выращивание цветка - все это способы взаимодействия с миром, жизнь в разделяемой и создаваемой этими отношениями реальности, которая является человеческой в той мере, в какой символически выражает акт сопричастия, или диалог (далеко не всегда нуждающийся в вербализации). В этом смысле символ – ни что иное как способ выражения взаимопонимания, сочетания двух половин единого целого, выражение полноты реальности, а половинка символа, требующая «дополнения», обнаружения «означаемого» или интерпретации, символизирует собой «нехватку соответствия», поиск смысла или полноты реальности.
Реальность психоанализа представляет собой поле такого взаимодействия, в котором акт сопричастия, понимания или намерения договариваться составляет основу для символического – сколь угодно многообразного - выражения этой реальности. Когда пациент вовремя приходит на сессию, платит, ложится на кушетку и начинает говорить, то ни у кого не возникает вопроса, что же это может означать. Конечно, возможна интерпретация этих действий, увлекательное исследование того, что «на самом деле» происходит, но адекватность такого поведения не подвергается сомнению, так как составляет предварительное условие существования самой психоаналитической реальности и символизирует ничто иное как установление рабочего альянса.
Символ не просто отсылает к чему-то неизвестному, требующему интерпретации: он всегда выражает состояние совмещения, разделяемой реальности или понимающего взаимодействия, является способом связывания, выражением взаимоотношения, в котором проявляется реальность. Именно связь устанавливает смысл или понимание, далее нерасчленимое и не требующее дополнительных интерпретаций. Поиски смысла начинаются тогда, когда он утрачен, разрушена связь и непосредственное понимание недоступно. Однако символ не служит некоей функцией для установления связи и обнаружения смысла, он сам является выражением «одного и того же, и вместе с тем – различного», «нераздельного и неслиянного».
Вопрос различения символического и реального относится к разряду вопросов о бинарных оппозициях. Винникотт пишет следующее о «неадекватности общепринятого объяснения человеческой природы»: «Я заявляю, что предложенная двухуровневая схема (внутри-снаружи) прямо ведет к необходимости трехуровневой модели: третья сторона жизни человеческого существа, которую невозможно игнорировать, - это промежуточная зона непосредственного опыта, и две другие зоны вносят свой вклад в существование третьей». Этой «третьей» зоной является зона переходных объектов, или сфера символического, собственно человеческого опыта. «Если мы признаем иллюзорный опыт, то при желании, собравшись вместе, мы сможем разделиться на группы на основании сходства нашего иллюзорного опыта. Это и есть естественная основа возникновения групп среди человеческих существ»/6/, и, соответственно, воплощения реальности.
Переходный объект является не просто "вещью", поскольку с ним устанавливаются своего рода интимные отношения. Он не существует в реальности «сам по себе», и не помещается туда человеком, а «в результате определенного процесса обнаруживается во внешнем мире», и если выдерживает разрушение при взаимодействии, может использоваться человеком как реальный объект, который в виде субстанции, отличной от него, может в него «проникать».
Примерами таких объектов являются удобные кровати, подушки, дома, комнаты, книги, цветы, игрушки и т.д., являющиеся репрезентантами или символами внутренних объектов, которые, в свою очередь, являются производными ранних контактов с окружением — достаточного кормления, теплого, мягкого пеленания, безопасной «поддержки» и материнских объятий, укачивания и убаюкивания.
Иными словами, если мой опыт переживаний или состояний, символически выражаемый в словах, образах, жестах, материальных предметах или действиях, кто-то разделяет, основываясь на личном опыте аналогичных переживаний, то символическое становится ничем иным, как реальностью.
Описанное антропологами, философами и психоаналитиками (в различных терминах) переживание «мистического сопричастия» /10,11/, «гармонического скрещения с миром» /5/, «согласованного взаимодействия», «идентификации с объектом» и т.д. составляет прежде всего поле непосредственного переживания и довербального (или невербального) опыта взаимодействия, не нуждающегося в словах, но выражаемого в символах.
Отпечатки руки на древних скалах или в рисунке ребенка могут означать «все, что угодно», как и любой символ, который требует интерпретации от внешнего «наблюдателя», не вовлеченного в отношения взаимодействия, но прежде всего это - жест прикосновения, не нуждающийся в интеллектуализации того, что именно в этом акте происходит. Этим символическим жестом человек не «создает» объект, но вызывает к жизни ту реальность, которая выражает себя в соответствии с этим жестом.
Вопрос о том, что мы воспринимаем как символическое (имеющее какой-то дополнительный, часто невербализуемый смысл, кроме прямого и объективного) всегда связан с опытом переживания. «Язык не ограничивается своей собственной вербальной формой, и в мире есть множество вещей, которые говорят, хотя и не являются языком. Возможно, что говорят природа, море, шум деревьев, животные, лица, маски, скрещенные кинжалы; есть язык, артикулированный иным, не словесным способом". /6/
Этот язык можно назвать «языком состояний» или эмпатийного взаимодействия с материальным миром, в котором любые предметы и вещи имеют не только и не столько утилитарный смыл, но всегда еще и смысл «произведений» как человека, так и природы. Эти процессы созидания как акты особого рода лишь с большим трудом поддаются понятийному определению, и "понять по-настоящему их можно только через переживание, а на интеллектуальном уровне их можно только лишь обозначить. Именно переживание подводит к пониманию". /8/
Символы, например, дощечки на которых изображено мировое древо, известное в мифологиях, излучают "структурирующие силы", опираясь на которые мы можем частично понимать. Они сами являются "произведениями", но и производят, структурируют пространство взаимодействия человека и мира. Переживание символа есть «факт являемости мира, или артикуляции мира» /9/.
Интерпретации символа и поиски многочисленных соответствий всегда зависят от контекста взаимоотношений, и если аналитические отношения строятся в четко обозначенном русле теоретических воззрений аналитика, то этот контекст (один из многих возможных) будет составлять аналитическую «реальность». (Известно, например, что Фрейд изобрел термин "сверх-я" [surmoi] после того, как одна из его пациенток сказала ему: "я чувствую, что на мне [sur moi] - собака".) /7/
Каждый символ может включать в себя неограниченное количество интерпретаций. В пределах одной линии аналитических отношений и в пределах сеттинга можно наблюдать и множество «отсылок» к значимым отношениям как пациента, так и аналитика, и к специфическим для данного этапа анализа взаимоотношениям между ними, но обычно одна из них является актуальной или доминантной. В контексте аналитического взаимодействия эта интерпретация всегда имеет в виду аспект отношения в системе «аналитик-пациент».
Чем более глубокими или «первичными» являются отношения и проживаемые в них состояния, тем многозначнее силовое поле выражающего их символа, который, являясь совершенно простым или «базисным», может вмещать множество интерпретаций, каждая из которых будет «правильной», то есть имеющей непосредственное соотношение с тем или иным аспектом разделяемой реальности.
Для некоторых состояний, проявляющихся в аналитических отношениях, в буквальном смысле «нет слов». Например, модель или символ психического состояния эмбриона, пребывания в недифференцированном окружении, - это рыба, обитающая в воде (один из наиболее архаичных и широко распространенных символов), или воздух. Для многих людей переживание первичных состояний «слияния» предстает в символах архаичной матери: воды, земли, воздуха, огня. /5/ Опыт таких переживаний в анализе не нуждается в интерпретации и не просто отсылает к чему-то невообразимому, но сам по себе является восполнением «пробела» или «нехватки» и способствует укоренению человека в реальности так, как это происходило у древних народов во «времена мифов или сновидений». /11/ Отсутствие воспоминаний об архаичном опыте не просто «замещается» символически выраженными состояниями, но сами состояния, воспринимаемые в символической форме, и являются тем опытом переживания взаимодействия с миром, которого «раньше не было, а теперь – есть», и который не нуждается ни в доказательствах, ни в подтверждениях своей реальности «извне».
Переживание подлинной реальности всегда символично и «безобъектно» в том смысле, что утверждает некую истину – «это есть» и никому не «адресовано». Довербальные символы существуют как «символы» только для «взрослого», осознающего участника взаимодействия или наблюдателя. Язык жестов и невербальных коммуникаций понятен матери в той степени, в которой она эмпатически вовлечена в отношения, и понимание ею своего ребенка не нуждается в интерпретации. Когда у пациента имеется достаточный опыт такого переживания, и аналитик перестает быть «матерью - миром», а начинает восприниматься как «внешний объект», у пациента возникают вопросы, интерес к исследованию и интерпретации символов: «что есть это?»
Можно говорить о степени полноты реальности или уровнях символического, которые зависят от способности человека осознавать и структурировать свои взаимодействия с миром. Например, если мы говорим о «триадности», «диадности» или «единичности» в контексте аналитических отношений (это, соответственно, уровни эдипова конфликта, первичной любви или базисного дефекта, и уровень созидания) /5/, мы находимся в реальности, выражаемой этими символами, которые структурируют взаимодействие, независимо от того, «кажется» оно реальным или нет людям, не вовлеченным в эти отношения. Поскольку уровни сосуществуют, то один и тот же объект может быть и «реальным» и «символическим» в разных контекстах, зависящих от осознания личного опыта: непосредственно переживаемых симбиотических состояний; диадической проверки реальности «на прочность» и утверждения за ней права на «самостоятельное» существование; триадности отношений, в которых символ – это всегда разделяемая реальность. В этой реальности мир отвечает на запрос человека в той мере, в какой человек этот запрос осознанно формулирует.
Литература.
1. Стафкенс А. Психоаналитические концепции реальности и некоторые спорные идеи "нового подхода". Журнал практической психологии и психоанализа, №3, 2002.
2. Фрейд З. Тотем и табу. В кн.: Фрейд З. Я и Оно. Тбилиси: Мерани, 1991. Т. 1.
3. Лапланш Ж.., Понталис Ж..-Б. Словарь по психоанализу. М.: Высшая школа, 1996.
4. Деррида Ж.. Голос и феномен. СПб, 1999.
5. Балинт М. Базисный дефект: Терапевтические аспекты регрессии / Пер. с англ. — М.: «Когито-Центр», 2002.
6. Винникотт Д. Игра и реальность. М., 2002, с.13.
7. Фуко М. Ницше, Фрейд, Маркс. Перевод по: "Cahiers de Royaumont", 1967, Philosophie # VI.
8. Юнг К.Г. Психология и алхимия. "Рефл-бук", 1997.
9. Мамардашвили М. Классический и неклассический идеалы рациональности. М.: "Логос", 1994
10. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. – М.: Педагогика-пресс, 1994.
11.Элиаде М. Аспекты мифа.– СПб.: Инвест-ППП, 1995