Я работаю психологом более 10 лет в Центре по профилактике и борьбе со СПИД. Это мой единственный опыт работы психологом. Я психолог, который работает с людьми, у которых есть ВИЧ-инфекция. Я не знаю, как работать с другими людьми. Я не знаю в чем сложность работы с другими людьми. Я не знаю, как работать с людьми, которые мотивированы на работу с психологом.
Более 10 лет я работаю психологом и у меня появилась потребность описать этот мой опыт.
Почему я хочу описать свой опыт? Проходя личный психоанализ, посещая супервизии и предоставляя случаи супервизору, я понял, что у каждого человека, специалиста в своей области есть свой конкретный и уникальный опыт жизни и работы. У каждого свой и у каждого уникальный.
Я поделюсь своим контрпереносом. Это мой опыт работы, которым я могу поделиться с вами. Я думаю, что поделиться своим контрпереносом и опытом работы - это довольно смелый поступок, и я боюсь. У моего доклада, похожего на эссе, нет формы. Форма доклада, как и сам контрперенос - скорее хаотична, клокасто, и как кажется мне, контрперенос он также неструктурируемо проявляется в нашей работе.
Мой труд не заметен. Я не веду прием, как врач, от назначенной таблетки, которого, станет лучше. А от проведённого обследования, станет понятен план лечения.
Я просто ежедневно с 8 до 15.42 нахожусь в кабинете № 111 с открытой дверью, кроме выходных, праздничных дней и отпуска.
Люди проходят мимо открытой двери кабинета. Иногда, проходя мимо, смотрят на меня, а я на них. Мне интересно, что они думают об открытой двери кабинета и о человеке, сидящем в его глубине, возле окна.
Иногда заблудившиеся посетители Центра, видя просвет в коридоре, и, видимо, думая, что ВЫХОД там, заходят в кабинет, и, растерявшись, спрашивают: «А где выход?». Для меня это парадоксальная ситуация - в моём кабинете ВЫХОДА НЕТ, но в моём кабинете можно найти ВЫХОД, при совместной работе меня, как психолога и обратившегося ко мне человека. Здесь выхода нет, но я знаю, что он есть здесь же.
Мой труд не заметен, так как ко мне идут обсуждать то, что скрывают от себя и от других.
Мой труд не заметен, так как мои пациенты умирают, и надеяться на то, что они меня будут рекомендовать своим друзьям и знакомым, нельзя. Может быть, я могу надеяться, что после моей смерти они заступятся за меня там, перед ним. Я увижу их. В первом ряду будут стоять те, кого я хорошо помню. Я их увижу, и расплачусь.
Мой труд не заметен, так как мои пациенты скрывают знакомство со мной и свою принадлежность к ОЦ СПИД, как нечто страшное и запрещённое. Но общаются со мной, проявляя все свои положительные качества. А встречаться с ними в тёмном переулке я не хочу, боюсь.
Мой труд не заметен, так как заметна только открытая дверь кабинета. Мне странно слышать плач человека, сидящего рядом с открытой дверью кабинета психолога и не воспользоваться этой открытой дверью.
И я испытываю агрессию, к человеку, к тому же если это сотрудник, который обращается к плачущему, и направляет его к психологу.
Если человек зашёл в открытую дверь кабинета и закрыл её, то это означает, что будет очень серьёзный разговор, человеку нужна помощь. И, возможно, что другому человеку, который пришёл по записи, надо будет ждать, пока я освобожусь.
Есть люди, которые «просят о помощи», проходя по несколько раз мимо открытой двери кабинета и заглядывая в неё. Хотя это может быть просто любопытство, но мы то знаем, что оно не возникает просто так. Есть эмоциональная заинтересованность.
Пациенты и сотрудники часто говорят мне об открытой двери моего кабинета. Типа, «как не пройду мимо вас, дверь постоянно открыта». Подумаешь, у меня самый большой прием среди психологов, при постоянно открытой двери. Этим людям хочется задать вопросы: А почему вы не пользуетесь этой открытой дверью в кабинете у психолога? А что вы думаете, когда дверь в кабинет закрыта? А почему для вас важна открытая дверь в кабинете, в котором нахожусь я? Только я не буду их озвучивать и задавать. Ведь так просто воспользоваться открытой дверью и спросит об интересующем. Но это моя тайна. И самые важные вопросы для себя самого: А как тогда работаю я?, Какова моя эффективность работы при таком ритме?, Есть ли результат от такой работы?.
Я думаю, что переживать, суетиться и тревожиться надо тогда, когда дверь в кабинет закрыта. Это означает либо я не на рабочем месте и моя, как мне кажется, большая нагрузка в приёме легла на другого, а скорее на других сотрудников, либо я веду приём, так как большой наплыв пациентов в Центр вообще.
Мой труд не заметен для меня самого, потому что в большинстве случаев мои пациенты не дают мне обратной связи. И поэтому я рассчитываю в работе на свои силы и фантазии (гипотезы) от общения с каждым конкретным человеком. Возможно, эхом до меня долетит что-то от некоего человека, переданное через другого человека, через несколько лет.
Например, ко мне пришёл пациент, которого я знал давно. Мы познакомились, когда он лежал в больнице, в которой находятся люди, у которых есть два заболевания ВИЧ + Туберкулёз. Он зашёл, и сказал, что фтизиатр сообщила ему, что из-за распада лёгкого ему осталось жить не более года. Мне он это сказал очень спокойно. Я этому не поверил, так как врачи любят «жонглировать» словами «смерть», или «ты умрёшь». И иногда эти слова не имеют силы, и озвучиваются просто для запугивания пациента врачом, для выполнения, как кажется врачу, необходимых мероприятий для улучшения здоровья пациента и лучшей жизни. Примерно через полгода в открытую дверь кабинета входит девушка, и закрывает дверь за собой. В кабинет не проходит, стоит рядом с дверью.
Она меня спрашивает: «Знаете ли вы Владимира С.?»
А я ей ничего не могу ответить, так как я не знаю, кто эта девушки. Я не знаю, что ей надо. Я не знаю, кем он приходится этому пациенту. И я молчу. Но внутри меня много эмоций. Я его знаю и помню, но я не знаю, кто она. Выходя из кабинета, она сказала: «Я жена Владимира. Он умер неделю назад. Он хорошо о вас отзывался, и я подумала, что вам надо это знать». И ушла.
Описывая это и читая сейчас, я не могу описать то состояние, которое я тогда испытал. И злюсь от этого. Но это очень сильный и внезапный эмоциональный всплеск. Разом много эмоций хотят себя выразить и проявить, и я просто захлёбываюсь ими. Я обездвижен от этого состояния. Позже появляются слёзы и картинки в голове, всё, что связывало меня с этим человеком.
Я работаю, как сапёр при разминировании заряда пролежавшего в земле 20 – 40 лет (это возраст пациентов), опираясь на внешние данные, вновь поступающие во время общения и свой опыт. Но я не сапёр, труд, которого можно, видимо, посчитать количеством разминирований. А мой труд нельзя посчитать в количестве. В количестве людей – да. Но каково воздействие на человека, какие мои эмоциональные затраты, посчитать нельзя. Это могу сделать только я, оценив своё состояние.
Мой труд не заметен проходящим в коридоре мимо дверей моего кабинета. Видимо, потому что, раз дверь открыта, значит, я не работаю. А это я как раз пишу при открытой двери кабинета. И, между тем, то, что я сейчас пишу, это и есть моя работа, обобщение моей работы, подведение некоего промежуточного итога. А это можно сделать тогда, когда дверь открыта и мало пациентов. Когда пациентов много, они идут друг за другом, я эмоционально пуст, хочется только спать, лежать, отдыхать – в попытке реанимировать себя.
В кабинет зашёл мужик с большим походным рюкзаком, в очках, как у шерифа из американских фильмов и в необычной шапке, как тюбетейка только глубже и с этническим рисунком. Поздоровался. Сел на диван. Очень тихо начал говорить сквозь бороду и усы о себе, о том, что «пишу словом и маслом». Я подумал: «Очередной безумец». Он достал тетрадь, которая для рисунков мелом, там листы коричневого цвета, и стал читать свои стихи. Стихи очень простые о природе и стране, о том времени, когда он был егерем. От этих стихов мне стало хорошо, легко и светло. Напоследок мы попрощались рукопожатием. Я не знал кто это. После моего небольшого расследования, я нашёл его медицинскую карту. Мы общались в 2011 году, когда я сообщал ему результат анализа. Сейчас у него очень плохие анализы, но он уже лечится и самое опасное время, которое может быть в начале лечения, пройдено.
Как посчитать мне этого мужика? Что мне написать в карту? И, что это вообще было? Он меня поблагодарил или он доказал мне своим присутствием, что он жив? В любом случае, чтобы он не подумал, как посчитать и занести в свой месячный отчёт, то, что в его голове, как некий персонаж я присутствовал, и он обо мне помнил все эти годы?
Мой труд не заметен, так как мои клиенты - это люди с ВИЧ-инфекцией. Это рядовые граждане страны. Те самые, о которых говорят «серая масса» и те самые, которые изо дня в день делают ВВП страны. Это люди, для которых важны семья, друзья, работа, зарплата от тирана - начальника, отпуск в летнее время и пятница, потому что питница. Из них не будет Сабин Шпильрейн и Жанов Пиаже. Да и я не Фрейд, не Юнг и не Кляйн. Я рядовой психолог с претензией на великое предназначение себя миру.
Мои пациенты, люди с ВИЧ-инфекций, могут ко мне обратиться абсолютно с любой своей проблемой. Но у меня есть ограничения. Во-первых, я не являюсь специалистом во всех проблемах, с которыми ко мне обращаются. Во-вторых, большинство пациентов, которые ко мне обращаются или которых направил врач - это люди зависимые от наркотиков и алкоголя, и типа, я работаю с зависимостями. Нет, я работаю с людьми, у которых есть конкретное заболевание. А для работы с зависимостями, есть наркологический диспансер. В-третьих, с кем-то из людей я работаю хорошо, и как кажется, мне есть психотерапевтический контакт, а с кем-то, я просто не знаю, что делать. В-четвёртых, чтобы не расплыться во всем, с чем приходят, есть одно конкретное направление моей работы – психоанализ. В-пятых, моих пациентов можно охарактеризовать, как людей с травмой. Но у кого из нас не было травм в жизни? Думаю, что у многих! Просто, видимо, некоторые люди из ряда моих пациентов отреагировали на психологическую травму (детства) переведя её на физический уровень – инфицировавшись ВИЧ-инфекцией. Некоторые родители ведут своих детей к психологу, посчитав, что они получили психологическую травму. Некоторые уже во взрослом состоянии обращаются за помощью к психологу с травмой из детства. А мои пациенты травму из детства превратили в заболевание всей своей жизни. И теперь лечат заболевание, а травма из детства может быть нелеченой и всё также прогрессировать. Так что объединить пациентов с ВИЧ-инфекцией одним словом «травмированные» можно, но это понятие не объясняет в полной мере. Почему люди выбрали такой вариант жизни.
Пациенты могу обратиться абсолютно с любой проблемой, в надежде, что я им дам «таблетку», выполнить какое-то задание, упражнение и беспокоящий их симптом пройдёт. Именно симптом, именно одно из множества проявлений.
Перечитывая этот текст, я не мог вспомнить к чему я написал 4 пункт - В-четвёртых, чтобы не расплыться во всем, с чем приходят, есть одно конкретное направление моей работы – психоанализ. Думаю, что это связано с тем, почему я выбрал психоанализ. В своей работе психологом, набираясь опыта, я стал приходить к мнению, которое я назвал «Паттерн смерти» и описал для себя так (закономерная регулярность это существующая в сознании устойчивая группа связей, последовательности импульсов, именно повторяющийся и неоднократно): повторяющееся поведение, ведущее к смерти. Я не знаю, каковы люди, обращающиеся к вам, но помимо злоупотребления алкоголя и наркотиков ко мне обращаются или по направлению врача или самостоятельно, люди и с другими суицидальными наклонностями: гонки на автомобиле (чтобы расслабиться), которые могут привести к автоциду, опасные виды спорта (бокс, смешанные единоборства), работа, связанная с риском (ОМОН, работники СИЗО), пациенты, неоднократно прерывающие лечение ВИЧ-инфекции, лечение, которое нельзя прерывать. Недавно у меня на приеме была пациентка, у который было несколько попыток суицида (резала вены, вешалась + хронические суициды (алкоголизация и наркомания). Она сказала, что не хочет лечить ВИЧ-инфекцию, так как «А вдруг поможет». Сейчас она плотно сидит на синтетическом наркотике, прогноз неблагоприятный.
И, когда идею «паттерна смерти» я озвучил своему второму психотерапевту, она порекомендовала почитать работы Фрейда. Первая книга, которую я взял в руки с полки магазина, помчавшись от неё, была «По ту сторону принципа удовольствия».
Я рядовой психолог, которому пациенты рассказывают о страхе, что кто-то узнает об их болезни. Я психолог, с которым хорошо общаются в кабинете, но на улице могут отвернуться, и не узнать.
Свой эмоциональный аппарат, с помощью, которого я работаю, я сравниваю с арфой. Арфа – это струнный, щипковый музыкальный инструмент, имеющий 46 струн.
Я сразу резонирую на слово «щипковый».
Я не видел этот инструмент в живую. Но я думаю, что им можно любоваться, как произведением искусства, обходя и разглядывая. Можно нежно прикоснуться к струне подушечкой пальца, и услышать звук. Можно пойти дальше, набравшись смелости, как ребёнок, исследуя новое, с озорством в глазах и нежностью провести рукой по всем струнам. А можно просто щипать струны хаотично и бессвязно, не добиваясь результата, для которого предназначен этот инструмент.
В большинстве, пациенты щипают бессвязно и хаотично. Могут выразить неудовольствие, что им подсунули не ту «арфу». Другую надо. Или вообще не надо.
Но «арфа» уже расстроена. Может быть чуть. А может быть уже сильно.
При всём этом, я сам не умею пользоваться этим инструментом (эмоциональным аппаратом). Но я учусь. Учусь во взаимодействии с людьми.
Я думаю, что есть специалисты помогающих профессий, которые используют в своей работе эмоциональный аппарат, и те, у кого его нет, соответственно не используют.
Пример, конец рабочего дня. Остался один час до окончания, он не был занят, думал, что отдохну. Я без сил, пуст. Но приходит пациент.
Познакомился с ним недавно, опять же, зашёл в открытую дверь кабинета. В процессе общения он рассказал, что меня ему рекомендовала его умершая супруга. Сам пациент перенёс недавно трепанацию черепа, но в результате того, что ударился местом, где мозг не был закрыт пластиной (не нашлось такой пластины), его парализовало. Сейчас у него нарушена дикция, и парез правой части тела. Это очень умный и грамотный человек.
И вот этот человек пришёл ко мне вновь. Он интересно рассказывает о себе, о своей нынешней жизни, о прошлой жизни, с юмором говорит об имеющихся сейчас ограничениях. Одет на вид в грязную одежду, но от неё пахнет свежестью. Его интересно слушать, но я слаб и пуст. Но включаются какие-то мои резервы и я его слушаю. После 30 минут его монолога я уже думаю о том, когда брат его вывезет из кабинета?
Он бережно ко мне относится, и увлекает своим рассказом. Его слушать интересно, но для этого тоже нужны силы.
Профессия «психолог» в моём исполнении нарциссична и эгоистична. Пациент мне рассказывает о себе, а я в этот момент думаю о себе, о своём состоянии, чувствах и ощущениях. О том, что мне хочется сделать или не хочется делать. Правда всё это происходит в контексте истории пациента. И в этом смысле, мой труд не заметен.
Мой труд не заметен, так как мне кажется, что я не могу донести до коллег всю гамму чувств, которые я испытываю.
Одному коллеге попытался объяснить моё состояние, которое я испытываю при общении с пациентами, которые отказываются от лечения ВИЧ-инфекции. После объяснения, коллега сказал, что я испытываю «нейтральное состояние». Но это обесценивание и обеднение одновременно с большим количеством фантазий, чувств, эмоций и ощущений.
Отказаться от лечения – это отказаться от жизни. Это состояние полного покоя, нет тревоги, ничего не волнует, не интересует и не беспокоит. «Нейтральное состояние» - это состояние, в котором всё уравновешенно. Это как находится в центре смерча – спокойствие, а вокруг хаос. Это состояние очень приятное и очень хорошее.
Я испытываю это, находясь рядом с пациентом и слушая его. И, я думаю, что понимаю, о чём он говорит. У меня нет вопросов, предложений, рекомендаций к пациенту, как обычно. И я не пытаюсь изменить эту ситуацию. У меня есть только понимание непонимания такого выбора пациентом. Грусть. Сожаление. Неизбежность.
Такой выбор человеком ведёт к смерти из жизни полной тревоги. Это, как заслуженный отпуск после недлительной, но очень напряжённой работы. Но из этого отпуска не возвращаются. Понятно ли это? Нет. И это повторяется, с каждым пациентом сделавшим этот выбор. Мне остаётся только принять этот выбор и постараться сохранить связь с этим человеком. И ждать. Вдруг (а такое бывает, редко, но бывает) он передумает.
Ван Гог, Высоцкий, Пушкин, Есенин и другие великие люди, которые прожили, короткую, напряжённую и яркую жизнь, оставили после себя историческое, культурное и мировое наследие. Они творили и изничтожали себя. Люди, о которых здесь написано – это люди, которые изничтожили себя зря. Они могли ещё просто жить. Но они не справились. Неспособность человека к самостоятельности проиграло жизнь опыту рода.
Мой труд не заметен, потому что он не измеряется килограммами, стопками исписанной бумаги, финансами, привлечёнными в организацию, количеством сваренных борщей и накормленных ими людей.
Я просто психолог, который в определенное время и в определённом месте общается с людьми, слушает их, и старается не перебивать.
И ещё, если кто-то из присутствующих так и подумал, что «Мой труд не заметен», то он ошибся.
Комментарии