1-2 июля прошла XVIII Летняя Школа "Полифония психоанализа",
на которой выступил с докладом Профессор Решетников М.М.
ВНЕПОЛИТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ
В этом сообщении мы обратимся к наиболее общим вопросам и психологическим механизмам межнациональных конфликтов и массовых психических травм, которые мной уже неоднократно описывались. Сразу отмечу одну из главных специфик. Когда массовая психическая травма является результатом какой-либо экологической или техногенной катастрофы, обычно она претерпевает специфические трансформации и, независимо от того верят ли пострадавшие в Бога или нет, такие события чаще всего интерпретируются как «Господь посылает нам новые испытания». Их нужно пережить. И постепенно травматические переживания «притупляются» и проходят как бы в «автономном режиме» в течение 3-5 лет.
Совершенно другая ситуация складывается, когда массовая психическая травма наносится враждебной группой, как бывает в случаях межнациональных конфликтов, терактов и войн. В этих случаях начинают действовать качественные иные психологические механизмы, наиболее существенными из которых являются проекция и проективная идентификация, что в целом характерно для клинической паранойи. В наиболее примитивном виде этот психологический феномен выражается формулой: «Это не я ненавижу и преследую Х, это он ненавидит и преследует меня».
И такой коллективный (патологический) «сдвиг» в оценках подобных ситуаций может растягиваться на десятилетия и даже столетия. Причем в зависимости от идеологии и позиции государственной элиты такой паранойяльный сдвиг можно сформировать у населения целой страны за достаточно короткий период. Вспомним, что Гитлер пришел к власти в одной из самых культурных и цивилизованных стран Европы в 1933 году, и уже через 6 лет практически все население страны было заражено идеями нацизма и фашизма. Но все начиналось с небольших (агрессивных) штурмовых отрядов «коричневых» – по сути народной милиции, действующей в интересах поддержания общественного порядка в условиях общенационального кризиса после унизительного поражения Германии в Первой мировой войне. А что происходило затем? Уже через 10 лет в партии Гитлера состояло 12 млн. чел. Почему это произошло?
Когда власть в стране (чаще в столице) захватывает агрессивное меньшинство и начинается бытовой террор – очень быстро срабатывает еще один психологический механизм: «идентификации с агрессором». В его основе лежит страх, а суть его примитивно проста: «Если я тоже стану агрессором, ко мне не смогут применить агрессию». Это мощный мотивационный стимул. И агрессивное меньшинство очень быстро становится большинством.
Механизм «идентификации с агрессором» действует подсознательно, как защитный, и одновременно у членов таких групп формируется мифологическая (оправдательная - по сути) убежденность, что «мы – растущая агрессивная часть социума – абсолютно правы и наши действия имеют ту или иную национально или государственно-охранительную причинность». Наряду с этой убежденностью в таких группах последовательно формируется культ силы и сплоченности, и происходит патологическая деформация личности, в ряде случаев настолько существенная, что узнать в ней еще недавно обычного законопослушного гражданина практически невозможно. Для выхода агрессии чрезвычайно значим следующей психологический феномен – образ врага. Он обязательно находится или искусно навязывается правящей элитой, и не где-то там за тысячи километров, а рядом, по соседству. Главное – враг должен быть достижим для выпуска агрессии.
Мощным катализатором таких массовых трансформаций является эстетизация зла. Это многофакторный процесс, стимулирующий привлекательность агрессивного меньшинства, необходимость вхождения в его состав или, во всяком случае, требующий демонстрировать лояльность к наиболее агрессивной части социума. Это включает ношение особых опознавательных знаков для «своих», участие в демонстрациях и факельных шествиях, создание предельно кратких и ярких объединяющих лозунгов, появление новой мифологии и возвеличивание собственной нации, что всегда с особым восторгом принимается, прежде всего - маргинальными слоями общества. Все помнят лозунг нацистов: «Германия превыше всего!».
Самостоятельным фактором формирования агрессивных групп является особая мораль, раскрепощающая обычно подавляемые культурой асоциальные влечения. Они есть практически у всех, но культура запрещает и строго преследует их проявления, как бы сильны они не были. Но культура – это, в целом, чрезвычайно хрупкая социальная структура. При этом нужно учитывать, что наряду с множеством высоких идей, культура – это то, что налагает запреты, а люди не слишком любят, когда им что-то запрещают. Отмена запретов, но только для «своих», чрезвычайно привлекательна: «Нам все можно!».
Любые массы, когда они уже пришли в движение, демонстрируют еще ряд специфических качеств, а именно: они отличаются высокой внушаемостью и психической заражаемостью. При этом массе вообще не свойственна жажда истины – она требует простых решений, сформулированных в предельно простых лозунгах. Но для реализации всех этих механизмов изначально требуется еще один психологический фактор – не только формирование образа врага, а придание этому образу всех отвратительных черт.
Особо благоприятные условия для формирования любой агрессивной или даже человеконенавистнической идеологии складываются в периоды социальных и экономических кризисов. Человеческая природа такова, что люди не любят осознавать свою вину; и пытаются избавиться от нее, проецируя ее вовне по примерно такой формуле: «В нашей семье, в нашей национальной группе (в нашем государстве) все плохо, не потому, что я или мы такие плохие или что-то делаем не так – это виноват кто-то другой». И этот другой легко находится.
Чаще всего (вначале) все недовольство проецируется на верховную власть, как это происходило в периоды всех цветных революций. Но затем, под целенаправленным воздействием политико-государственных элит вектор недовольства перемещается: или на какое-то национальное меньшинство в том же государстве (как это было в Германии в середине 1930-х с евреями и цыганами), или даже на все население какого-то другого государства. Как уже отмечалось, враг «вдруг обнаруживается» не где-то там за тысячи километров, а где-то по соседству. При этом для такого вектора недовольства (постепенно переходящего в ненависть) находятся реальные или мифические основания, чаще всего в историческом прошлом конкретного социума, о котором большинство, особенно агрессивная молодежь, как правило, имеет весьма смутные представления. А в силу высокой внушаемости и психической заражаемости пришедших в движение масс любая, даже самая невообразимая ложь легко интроецируется и приобретает характер общенациональной убежденности в своей исключительности и исторической правоте.
Исторические психические травмы могут затихать, на годы и десятилетия, но они всегда продолжают действовать, периодически обостряясь. Примеров подобного рода среди родственных и, что не менее существенно – живущих по соседству народов множество: арабы и евреи, армяне и азербайджанцы, сербы и хорваты, англичане и ирландцы, испанцы и каталонцы, и множество других. В актуальной ситуации, и это качественно новый психологический феномен - на Украине в качестве главного врага оказались даже не русские, а любые русскоязычные. Именно русский язык, который был искусно обозначен, как наиболее уродливая форма западно-украинского диалекта, стал главным маркером врага. Следующим шагом к разделяющей народы пропасти стало обозначение (уже на всем коллективном Западе) в качестве вражеской и подлежащей уничтожению всей многовековой русской культуры.
Негативное развитие всех этих паранойяльных процессов катализируется «нарциссизмом малых различий»(7-8). Суть этой психологической феноменологии в кратком варианте можно сформулировать так: «Если кто-то почти такой же, как я - по истории, по языку, по традициям, культуре, обычаям, вере и т.д., но немного отличается – это как бы шарж или карикатура на меня». Естественно, шарж на себя (любимого!) неприятен, и вызывает неудовольствие, а в сочетании с реальной или даже придуманной массовой психической травмой, нанесенной враждебной группой, это может стать источником непримиримой вражды на неопределенный исторический срок. Здесь вопрос не только об Украине. То, что мы - русские - мало чем отличаемся от западных европейцев по обличью, современной одежде, уровню развития, культурным, техническим, экономическим и политическим достижениям, воспринимается нашими бывшими европейскими «партнерами» с такой же ненавистью - как некий недопустимый шарж и даже некое не имеющее права посягательство на возлюбленный ими западный образ жизни. Они убеждены, что те, кто предлагают иные национальные традиции и ценности должны быть уничтожены! Эта ненависть имеет вполне определенные исторические корни. В отличие от нас, помнящих о наших утратах и нашей Великой Победе, они никогда не забывали об их поражениях во всех «крестовых походах» против России. В равной степени эта ненависть относится и к «понаехавшим новым русским», беспардонно демонстрирующим свое богатство и такую же демонстративную приверженность западному образу жизни. Их принимают, но точнее – терпят, и будут «опускать» при любом удобном случае.
Следующий психологический фактор – это «передача травматических переживаний следующему поколению» («Trans-generation transmission»). Как было обосновано в ряде исследований после Второй мировой войны, дети выживших формируют специфическую память и специфическое отношение к трагическим событиям в истории их предков, свидетелями которых они не были, и быть не могли. В итоге, одной из психологических задач следующих поколений является потребность сохранить память о травме предков и отреагировать ее. В некоторых случаях эта задача ведет к формированию особого психологического феномена – «избранной травме конкретного народа». Самым известным вариантом такой избранной травмы является Холокост – память об уничтожении 6 млн. евреев в 1933-1945 годах (хотя гонения на евреев существовали с древнейших времен). Для россиян такой же сакральный смысл имеет Великая Отечественная война, наши неисчислимые жертвы (27 млн.), наши национальные герои и наша Великая Победа. Мы всегда помним, что это - «Праздник со слезами на глазах». Это наша избранная травма. Это наш Бессмертный полк.
Еще одна важная особенность исхода любых конфликтов: победитель всегда склонен проявлять великодушие к побежденным, а побежденные воспринимают это великодушие как еще одно унижение со стороны сильного. Например, после завершения Второй мировой войны мы искусственно возвеличивали роль польского и французского сопротивления фашистам, да и еще десятка стран Европы и Прибалтики, хотя эти страны формировали дивизии СС и активно воевали против СССР, а затем были вынуждены униженно каждый год праздновать не их, а нашу Победу, и копить ненависть. Не имея возможности отомстить нашим героям, они с остервенением сносят их памятники и пытаются уничтожить все, что напоминает им о России. В их восприятии: ее вообще не должно быть. А она есть и будет! Но для этого вначале нужно снова заставить наших бывших «партнеров» ее уважать. И помнить, что великодушие победителя далеко не всегда является позитивным фактором.
«Избранная травма» - это не только особая память о своих отцах и дедах, но и строго детерминированная оценка любых событий с четко определенной точки зрения; говоря проще – разделение всех идей и всех людей на «наших» и «не наших». Это глубоко личностная психическая структура формируется еще в раннем детстве, и затем поддерживается на протяжении всей жизни. Пример, который легко увидеть в быту: мать гуляет с ребенком, кто-то к ней подходит, и если при этом мать улыбается, ребенок спокоен – «это кто-то наш». Если мать впадает в тревогу, ребенок прижимается к ней и даже плачет: «это кто-то не наш», и это уже какая-то угроза.
Точно также на основе рассказов родителей формируются представления о наших предках, нашей истории, наших героях и о «не наших». Если чьи-то предки подверглись массовой травме, она обязательно должна быть отреагирована. Варианты такого отреагирования могут быть самыми различными: от оплакивания своих героев и падших до самых разных вариантов индивидуальной и коллективной мести, в ряде случаев возведенной в ранг государственной политики.
В сфере наследственных связей ничего не забывается. Деды, отец и мать – это самые первые фигуры идентификации любой личности, переносчики языка и культуры, традиций и принципов, трансляторы исторических знаний, уважения к национальным героям и национальным ценностям. В целом, любой человек принадлежит к той культуре, в рамах которой он сформировался и к той национальности, на языке которой он говорит.
Мы, в России, являемся приверженцами вполне определенных национальных ценностей и у нас есть непреходящая память о Великой отечественной войне и ненависть к любым проявления нацизма, что во всех случаях проецируется на оценки любых современных событий. Но наши враги являются носителями иных («вложенных» в них») родительских образов и образов их национальных героев. Для нас дед нынешнего канцлера Германии – военный преступник, генерал СС, лишенный в результате нашей Победы всех своих наград и званий. А для Олафа Шольца – это его дед, служивший Германии, униженный и уничтоженный русскими в 1944. Уместно ли заподозрить канцлера в любви к России? Да и не только его. В чем состояла денацификация? Каждый бывший эсэсовец должен был посетить психиатра, посмотреть какой-то фильм о зверствах фашистов и признать, что это было ужасно. Это все! А главным фактором денацификации (в том числе – Восточной Германии) была наша сила и мощь коммунистической идеологии.
Повторю еще раз: самым важным фактором идентификации является язык, на котором говорит человек. Язык – это основа духовной жизни любого социума и любой личности, это ее социальное дыхание. Уничтожения национального языка подсознательно воспринимается как удушение, как угроза моему существованию. Поэтому понятно, почему такую реакцию в ЛНР и ДНР вызвал принятый в свое время закон о запрете русского языка.
В заключение сформулирую еще одну гипотезу. Одновременно с кризисом всех еще недавно мощных идеологий (от коммунистической до либеральной) самостоятельной проблемой становится возрастание роли национальной идентификации. Эта идентификация в ряде случаев приобретает характер агрессивного национализма, как последней и наиболее примитивной формы единства, которая появляется, когда уже нет никаких других объединяющих идей. По моим представлениям, которые были сформулированы еще в 1996 году в статье «Неочевидный образ будущего», мир вступает в крупнейший и затяжной кризис. И главное здесь – не деградация европейского истеблишмента или политические амбиции тех или иных лидеров.
Главная проблема – это перенаселение планеты и истощение природных ресурсов, причем в первую очередь - не энергетических (без них можно обойтись), а истощение запасов пресной воды, вначале для сельского хозяйства (а это миллионы кубокилометров воды), а затем и для питья. А это голод, и уже не только в Африке, но и в Европе. Плюс повышение уровня мирового океана, погружение в море огромных территорий и засоление устьев рек. И миллионы беженцев и вынужденных переселенцев из Европы и США. Поэтому им нужны наши территории, наши полезные ископаемые и наша пресная вода, запасы которой в России в 3 раза больше, чем во всей Западной Европе или в США. Нет сомнений, что межнациональные конфликты в XXI веке будут демонстрировать тенденцию к обострению. Они затронут не только сопредельные с Россией территории, а весь мир. И тогда в полный рост встанет проблема выживания сильнейшего. Коллективный Запад борется не с русскими – мы ему не нужны, также как и украинцы; он борется за ресурсы, без которых он просто погибнет. Это уже морально деградирующие и агонирующие государства, но в состоянии агонии они не остановятся ни перед чем. И мы должны быть к этому готовы, как единый народ.
Мне бы очень хотелось ошибиться в самых мрачных моментах этого прогноза.
