Между пациентом и терапевтом в процессе аналитической работы возникают сложные взаимодействия, вызывающие серьезные трудности в осмыслении происходящего. Это особенно касается тех взаимодействий, которые связаны с разыгрыванием наиболее ранних невербальных отношений. Теория М. Кляйн, ее коллег и последователей, таких как Х. Сегал, У. Бион, Б. Джозеф и других помогает приблизиться к пониманию таких психических актов. Наиболее важными теоретическими представлениями, позволяющими осмыслять происходящее «здесь и сейчас» и реконструировать отношения с первичными объектами являются параноидношизидная и депрессивная позиции, проективная идентификация, символизм и символическое приравнивание и контейнирование.
Казалось, что более спокойной, чем эта терапия, быть не может. Любое мое слово ловилось с благодарностью и восхищением, с уважением повторялось. Сеттинг чтился как закон. Мне было так комфортно, что прошло немало времени, прежде, чем возникло беспокойство по поводу происходящего. Пациенткой была молодая, спортивная женщина. После развода она вынуждена была вернуться к родителям. Ее отец умер вскоре после того, как началась наша работа. Он сильно пил и нередко она с мамой и старшей сестрой тащила его с улицы домой. Девочки спрашивали мать, почему она не разведется, а та отвечала, что это не возможно — она инвалид с двумя детьми. Этот брак начался, когда ее матери было уже 40 лет, и вскоре после рождения дочерей она попала в аварию. От травмы возникла эпилепсия. Она перестала работать и большую часть домашних хлопот передала детям. Потом серьезно заболела старшая сестра. На время ее лечения моя пациентка, К., была отправлена к бабушке. Ей было около шести. Вернулась она через 3 месяца с ожирением. Через некоторое время ее отдали в спортивный кружок. Она никогда не занимала первых мест, всегда была второй.
Пациентка жаловалась на изматывающие скандалы с мамой, не терпящей возражений, не признающей границ, только требующей, требующей, оскорбляющей. Сложные отношения складывались и на работе. Брак был неудачным, мужа она не любила, но была счастлива оттого, что ее выбрали, заметили. Она была готова на все ради человека, который оказывал ей персональное внимание. Как жаждущий в пустыне кидается к миражу без рассуждений, так и она всякий раз бросалась к человеку, который должен был в ее фантазии дать ей тепло, именно ей. Достаточно было крупицы внимания.
То, что она говорила, казалось обрывками мыслей, боящихся стать мыслями, суждениями. Позднее она рассказала, что както ее подруги по спортивному лагерю спросили, помнит ли она, как там было ужасно. Она поняла, что вообще ничего такого не может помнить, потому, что никогда ничего не оценивала. Самой мне тоже было очень сложно связно думать во время сессий, однако, хотелось научить, сказать как лучше сделать. Если эта тенденция реализовывалась, то она воспринимала мои слова, почти с подобострастием. Я чувствовала себя в этом взаимодействии, как в ловушке. Наконец удалось нарисовать картину, подходящую к моим переживаниям. Маленькая девочка, моющая посуду, старающаяся угодить маме, тем, что сделала все безупречно. Это значило, что ничего плохого не будет замечено, не будет замечена она сама, а значит и не будет наказана. Мои предположения подтвердились. В ее воспоминаниях возникла скамейка, на которой она стояла часами у раковины, так как была слишком мала.
Безграничность власти матери над детьми, над отцом, их страх ее бурных взрывов злобы, манипулирование болезнью, которая, как теперь поняла пациентка, не была так угрожающе смертельна (сейчас матери уже под 80), заставило членов семьи искать свои формы защиты: отец пил, старшая сестра имела некоторый иммунитет в связи с болезнью, а К. отказалась слышать саму себя. Она превратилась в ребенка, не желающего ничего, кроме избегания наказания, невидимку. У нее как будто не было ни обиды, ни горечи, но было знание, что этот прядок вещей — единственно возможный.
На заднем плане моего сознания было понимание того, что обращение, граничащее с жестокостью, отсутствие уважения и тепла сделали свое дело, но бездействие и безмыслие затягивали. Интерпретации, которые я была в состоянии делать, были неудовлетворительны.
Содержание сессий менялось. Она стала более активно пересказывать происходящие с мамой и с коллегами стычки, конфликты. В этих рассказах она всегда выступала жертвой и действительно, они вызывали у меня негодование по отношению к обидчикам и желание защитить ее, но параллельно этому от сессии к сессии, нарастало раздражение оттого, что и как она говорит, а сочувствие постепенно пропадало. Возникло ощущение, что я абсолютно не в состоянии совершать какуюлибо мыслительную деятельность, говорить чтолибо разумное. Наконец, сессии превратились в бесконечные рассказы о маме, которая плохо с ней обращается, врывается, не дает жить, заставляет слушать свои сварливые речи, нашпиговывает ее бессмысленной информацией. Через некоторое время у меня наступил интеллектуальный коллапс. Мое раздражение происходящим на сессии достигло такой степени, что я отменила встречу, сославшись на болезнь. Это был единственный раз за всю практику. Так же единственный раз я воспользовалась увеличением гонорара, как средством выдержать пациента. По нашему договору предполагалось, что пациентка сообщит мне об очередном повышении зарплаты, и мы обсудим изменение гонорара. После отмены сессии, заставившей меня понять силу контрпереноса и бессилие переработать свои чувства, я спросила ее, что она думает о происходящем. К. быстро отреагировала, сказав, что говорит одно и то же и не может вырваться из этого круга, вязнет в отношениях. Я позволила себе некоторое отыгрывание в вопросе: за какую сумму она готова продолжать работать в той же манере. Оказалось, что зарплата уже повышена, и она готова поднять гонорар. С заметным удовлетворением, К. сказала голосом девочки-подростка, что теперь она уже ученица не простой, а высшей школы, а преподаватели там получают больше.
Она смогла взять ответственность за происходящее с ней. Мы обе вышли из тисков агрессии и стали способны думать. Инфантильные части переноса, в которых отражается раннее младенческое развитие, будучи неинтегрированными, ригидно отыгрываются в аналитической работе в качестве примитивного способа коммуникации. Понимание разрушающего действия этих жалобных коммуникаций стало решающим моментом дальнейшей интеграции и развития.
У меня нет задачи описать всю терапию. Хочу лишь попытаться объяснить вышеописанную ситуацию и некоторые ее последствия.
У. Бион считает, что у человека существует врожденная способность понимать свои физические события, как события в мире смысла. Он назвал это альфа-функцией. Она обозначает процесс восприятия психикой и дальнейшей трансформации «сырого» материала эмоциональных переживаний (бета-элементов) в чувствах, мышлении и сновидении. Этим термином он так же разграничил элементы восприятия на две группы: одни могут использоваться для мышления и сновидений — альфа-элементы и другие — неассимилируемые необработанные данные — бета элементы. Впервые эта функция выполняется для младенца матерью, которая перерабатывает непереносимый опыт младенца, пропуская его через собственную альфа-функцию и облекая его в подходящие действия или слова . В случае, чрезмерной фрустрации окружением альфа-функция не срабатывает, нормальное развитие способности к мыслительной деятельности прекращается, объекты лишаются значения и становятся преследующими. Затормаживается переход с параноидно-шизоидной на депрессивную позицию. Когда альфа-функция не срабатывает, возникают непереваренные частицы чувственных данных — бета-элементы. Они обрабатываются посредством эвакуации. Процесс эвакуации представляется как патологическая форма проективной идентификации. Под влиянием давления бета-элементов, психика развивается как аппарат для избавления души от накоплений плохих внутренних объектов, а не как аппарат для мышления. Нормальная проективная идентификация — ожидаемое происшествие, которое переживается контейнирующим объектом. Младенец вызывает у матери те ощущения, от которых хочет избавиться (посредством своего поведения). То есть, проективная идентификация проявляется как поведение. В результате удовлетворяющих взаимодействий он может принять свои переживания.
Если этого не происходит, то есть мать по какимто причинам не в состоянии осуществлять контейнирование, младенец прибегает ко все более и более насильственным попыткам проекции в нее, развивается аппарат для избавления от плохих внутренних объектов.
Если же Эго способно выдержать переживание плохого объекта и переживание утраты хорошего (что происходит при нормальном развитии), то оно может выдержать мысль об объекте, признавая его реальное отсутствие. Способность отличать мысль об объекте от галлюцинации или от него самого — необходимое условие мышления.
Порождение мысли влечет развитие «аппарата для осмысления мыслей» и мышление — «способность преодолевать зазор фрустрации между моментом, когда ощущается потребность и тем когда действие, для этого необходимое, приводит к удовлетворению». Удовлетворяющие взаимодействия с объектами могут сильно нарушаться ранними эдипальными нападениями, завистью или реальной депривацией. Эвакуация плохой груди может стать синонимом получения поддержки от хорошей, но вместо мышления, так же развивается проективная идентификация, как способ эвакуации фрустрации. Возникает уход от принципа реальности.
Особенности отношений, устанавливаемых пациенткой, указывают на неудовлетворительность ее ранних отношений с матерью. К. вступала как в сексуальные отношения, так и дружеские, со страстью младенца, ищущего сосок. Влюбленность воспринималась ею, как чтото болезненное, связанное с голодом и почти с отсутствием распознавания качеств объекта. Важно было, что он соблазнял своим присутствием и возможным вниманием. Как ребенок в детском доме, когда появляется потенциальный родитель, обрушивает на него все свои чувства и фантазии. Один раз я сказала, что она описывает отношения со своей мамой так, будто та выросла в детском доме. К. замолчала, и через некоторое время сказала, что детский дом — это факт из бабушкиной биографии.
Одной из защит от плохого внутреннего объекта служит идеализация хорошего. Идеализация так же позволяет защитить объект от зависти. В нашей работе я была до недавнего времени абсолютно идеализированной — «на меня нельзя сердиться, так как я очень высоко». Такая идеализация — свидетельство огромного напряжения отношений любвиненависти, страха уничтожении и желания уничтожить. Однако, на этом этапе это позволило нам работать.
Ранние эдипальные переживания, зависть и ревность являются источниками фрустрации и заставляют ребенка реально и фантазийно нападать на связь между объектами. Таким источником для моей пациентки стали (и продолжают оставаться до сих пор) отношения матери и сестры. Можно предположить, что в период болезни сестры пациентка достаточно сильно регрессировала, что привело к усилению или образованию (это вопрос, на который можно будет ответить в процессе дальнейшей работы) проблем в развитии мышления, образования суждений. Это, в свою очередь, позволило не осознавать происходящее в той степени, чтобы удерживать допустимый уровень фрустрации от и без того недостаточно удовлетворительного взаимодействия с матерью. Это так же оставляло шанс быть хорошей и чувствовать себя таковой. Осознавать, чувствовать означало быть ненавидящей и лишиться надежды заслужить любовь. Ожирение, полученное за три месяца пребывания у бабушки, было попыткой утолить свой психический голод.
Материал, которым были заполнены сессии, предваряющие отмененную, состоял из описания непрекращающейся домашней склоки, того, как мама не понимает ее чувств и заталкивает в нее свои. Это вызывало болезненное ощущение переполненности чемто разрушающим, что она старалась выбросить в меня. Пациентка чувствовала, что это не приносит облегчения, что я не помогаю, и усиливала проективную идентификацию. Х. Сегал связала конкретизацию символа с преобладанием проективной идентификации в параноидно-шизоидной позиции . Чрезмерная проективная идентификация уравнивает объект с проективной частью субъекта, приводя к конкретной идентификации: относясь к символу не только, как если бы он был первичным объектом, но также, в значительной степени, как к части себя. Я становилась разрушенной, как она ее матерью, и переполненной деструкцией от неудовлетворяющего взаимодействия. Ощущая сначала невозможность мыслить, а затем и вообще невозможность взаимодействия, я отменяю сессию, разрушаю связь.
Бесконечная повторяемость происходившего, может быть объяснена следующими соображениями: бетаэлементы, как уже говорилось, удаляются посредством действия в качестве которого, выступает проективная идентификация. Но такое действие никогда не достигает объектов. «Заблуждение думать, что мы можем получить избавление от импульсов или частей селф путем избавления от них в объекте» . Действия, исходящие из ошибочного восприятия всегда носят навязчивый характер, так как не достигаю цели. Принцип реальности, определяемый Фрейдом как принцип удовольствия, тестируемый реальностью, уходит на задний план, уступая место фантазии. Это происходит тогда, когда фрустрация не может быть пережита, когда мышление, как способ преодолеть зазор фрустрации между потребностью и ее удовлетворением не может быть использовано. Она продолжала оставаться в том времени, когда почувствовала себя покинутой, и бороться за возвращение своего места.
На разумном уровне К. с готовностью соглашалась со всем, что я говорю, на самом деле не взаимодействуя со мной. Ее мать не принимала ее чувств, и она мстила за это в переносе, а я испытывала сильнейшее раздражение. В трудных случаях происходит нападение на знания, на научение, на возможность анализировать символы, что приводит к утрате смысла. Это может быть так же и проявлением негативной терапевтической реакции. Р. Хиншелвуд утверждает, что колебания между образованием К-связи (возможности понимания между аналитиком и пациентом, по Биону) и нападением на нее происходит на каждом сеансе, но чаще наблюдается тенденция к разыгрыванию бессознательной фантазии и приглашение аналитика играть в ней отведенную ему роль . Аналитик при этом не обязательно лишается возможности мыслить, но может вовлекаться в разыгрывание и от этого терять наблюдающую способность, или делать интерпретации, защищаясь от нападения, не будучи в силах переработать чувства. Это более знакомая нам ситуация.
В нашей работе начались изменения. Открылась огромная ревность к сестре. Память стала возвращать события, связанные с ее болезнью. Она вспомнила, как мать держала сестру на руках, показывая ее К. и отцу из окна больницы. Как младенца мать держала на руках старшую сестру. Пациентка знала, что сестра больна, но голод любви не давал принять это сердцем. Возникло воспоминание, как подолгу она стояла на тропинке, ведущей от дома бабушки к дороге, по которой должна была придти мама.
Эти воспоминания носили драматический характер. Она очень страдала в процессе реконструирования событий тех лет. Полагают, что одной из причин, вызывающих непереносимую фрустрацию, связанную с ревностью и завистью, является отношение ребенка к объединенной родительской фигуре, к эдипальному треугольнику. Думаю, что материал, о котором сейчас идет речь, относится к вторичному треугольнику мать — сестра — она. Недостаток силы Эго и реальная депривация не позволили пережить эту ситуацию, она нападает на связь между матерью и сестрой, пытаясь разрушить ее.
С этой точки зрения становятся понятны многие ее жизненные устремления: почти все в ее жизни связано со стремлением доказать, что она достойна любви, что она лучше сестры. Она учится делать то, чего не умеет или не может делать сестра. Стало понятно, как ее желание доказать свою исключительность заставляло других вступать с ней в соревнование или унижать (она провоцировала это своей привычной домашней позицией — быть униженной), соблазняла на оценивание, которое приносило боль. Отношения с коллегами существенно улучшились.
Открылась и причина извечного второго места. Пациентка продолжает любительски заниматься своим видом спорта — соревнованием один на один. Она смогла увидеть, как в преддверии победы меняются ее движения, становясь неточными и замедленными, приводя к поражению. Ей стало понятно, что это все то же соревнование с сестрой. Она почувствовала, какой убийственной агрессией наполнено желание победы — победы над сестрой — ее уничтожением. Это ощущалось так конкретно, что не могло быть совершено. Ее желание получить любовь, предназначенную только ей, ни с кем не разделяемую, очень сильно. Она увидела это и в своей ревности к сестре в отношении ухода за матерью, который она осуществляет в ущерб себе.
На каждой сессии происходят колебания от параноидошизоидного восприятия к депрессивному, от конкретного к абстрактному, от любви и ненависти к пониманию. Эти колебания, постепенно сдвигающиеся к депрессивному полюсу приводят к увеличению способности понимать внутреннюю и внешнюю реальность, снижают деструктивность и увеличивают способность переносить фрустрацию. В отношении последней существенную роль играет мыслительная способность. Возможность понимать происходящее в своем внутреннем мире, тестировать свою внутреннюю реальность и сверять со своим поведением в реальности внешней, дало пациентке потенцию исследовать мир без страха, но с интересом; вступать с реальными людьми в реальные взаимодействия, не созданные ее проекцией и не пронизанные ненавистью и страхом. Мир, не равный теперь отношениям с матерью и сестрой, стал безопаснее и интересней. В «как если бы мире» не нужны исследования, требующие гибкого мышления, тогда как открывшийся теперь с новых сторон мир реальный, вызвал необходимость развиваться. Пациентка очень ярко ощущает эту разницу.