Главная > Тексты > Наталия Нефедьева. Зависимость и созависимость терапевта в аналитической ситуации

Наталия Нефедьева. Зависимость и созависимость терапевта в аналитической ситуации

Наталия Нефедьева.

Зависимость и созависимость терапевта в аналитической ситуации.

/Опубликовано: Вестник психоанализа. - Санкт-Петербург: НФП-ЕКПП-Россия, № 2, 2010. – 168 с. С.36. /

Medice, cura te ipsum (Врачу - исцелись сам)
Формулируя эту тему, мне хотелось бы предложить принять за аксиому тот факт, что люди зависимы от множества вещей, и аналитик, как человек, зависим не в меньшей, но может быть и в большей степени, поскольку его восприимчивость различных «форм» информации гораздо выше, чем у «обычных» людей. Или можно сказать так: его способность к осознанию и дифференциации воспринимаемой информации более развита в силу как конституциональных данных, так и профессиональной направленности, культивируемой годами практики.
Из этого можно сделать простой вывод: чем более развита способность к восприятию и осознанию различных «квантов» информации при взаимодействии с миром, тем выше степень зависимости от него, но одновременно и выше возможности для осознания и установления взаимодействия (или взаимосвязи).
Так кажется, что слепой человек больше зависит от мира, чем зрячий. Но когда он начинает «видеть», например, после проведенной операции, он вынужден принять такой поток информации, который часто ему не под силу «переработать», то есть осознать. В этом смысле степень новой свободы и степень увеличения зависимости от множества новых факторов коррелируют. В этом же и основная причина того, что люди предпочитают оставаться в зависимости от своих «симптомов», привычек, шаблонов, стереотипов, поскольку освобождение от них ведет не только к новым возможностям, но и к новым не всегда приятным впечатлениям от жизни и других людей.
Однако в рамках данной темы хотелось бы подробнее рассмотреть проблему зависимости терапевта от своей работы и в особенности те факты, которые являются препятствием для осознания этой зависимости. Формирование профессиональной идентичности требует немало затрат – времени, денег, сил, вложенных в теоретическое освоение психоанализа и в практическое получение опыта работы. В контексте данной темы речь идет о формировании зависимости, которая необходима на определенном этапе становления и требует больших сознательных усилий в преодолении сопротивления к смене устоявшихся стереотипов мышления, воспринятых в процессе предшествующего образования.
Зависимость часто рассматривают только в «негативном» ее аспекте, как неспособность к самостоятельности, но нельзя недооценивать и существование «позитивного» аспекта: чувства защищенности, поддержки, принадлежности определенному «кругу», наличие «границ», которые обеспечиваются идентификацией со значимыми фигурами, признание ими в качестве «своего». Борьба за «независимость» прежде всего означает незрелую форму преждевременной сепарации, и как следствие – неспособность к следующему этапу взаимоотношений – сотрудничеству или взаимодействию. Восточная мудрость гласит: «Прежде чем отнять надо дать, и прежде чем дать, надо отнять».
Проблема возникает тогда, когда «самоопределение» по профессиональному признаку заменяет собой реальный процесс «познания себя в мире и мира в себе».
Приходится довольно часто слышать такое введение в споре или беседе (как правило, от начинающих свою практику коллег): «Я, как психолог, могу сказать…», или «Мы, как психоаналитики, понимаем..» (далее следует какая-нибудь цитата из «классиков»). Цеховая принадлежность выступает как «защита» от необходимости мыслить самостоятельно и нести за это ответственность.
«Ничто человеческое мне не чуждо» (в том смысле, что «и я могу ошибаться»), может сказать терапевт, имеющий достаточный опыт пребывания «в профессии», но если речь не идет при этом о «привнесении» этого «человеческого» в работу. Профессиональная честность требует осмысления собственных недостатков прежде, чем они начнут «обнаруживаться» в работе с пациентом. Это – вопрос этики и степени проработанности личных проблем в тренинговом анализе.
Следующий вопрос – это вопрос зависимости и созависимости, возникающей у терапевта непосредственно в аналитических отношениях. Должны ли мы отрицать свою зависимость от пациента, прибегая к защитам и занимая позицию превосходства и мнимой «независимости», «нейтральности»? Возможно возражение: в аналитических отношениях – специфических отношениях – речь идет о сотрудничестве, об отношениях взаимодействия, при которых только и происходит установление «рабочего альянса» между «взрослыми» (осознающими) «частями» психики аналитика и пациента. Теоретически это, конечно, так, но слишком хорошо известно, как теория порой разительно отличается от практики.
Как представляется, вопрос о зависимости пациента в терапии проработан гораздо лучше, чем вопрос о зависимости терапевта.
Зависимость пациента, возникающая в аналитических отношениях – альтернатива иным зависимостям в его повседневной жизни. Только благодаря такой терапевтической зависимости пациент обретает безопасную среду, в которой его собственная идентичность может быть выкристаллизована с опорой на «мы» в аналитической паре. На этапе глубокой регрессии (если она ему необходима, и не встречает сопротивления аналитика), пациент чувствует себя в достаточной безопасности, но это «мы» еще не осознается. Аналитик существует как «среда», живая и одушевленная, но не имеющая собственной «личности» до момента перехода к «триадным» отношениям. В этом смысле можно говорить скорее о «слиянии», «взаимопроникновении», чем о зависимости как таковой, поскольку зависимость все же предполагает некоторую «иерархию» в отношениях, которой нет при гармоничном взаимодействии со «средой». По мере взросления «детской» части Я пациента, аналитик начинает быть объектом для всевозможных проекций, но еще не «отдельным» человеком. Появляется «мы», которое помогает пациенту идентифицироваться со «взрослыми» качествами аналитика. Процесс сепарации происходит в направлении того, что аналитик становится «Другим», с которым возможен диалог или даже спор. Вместе с тем усиливается способность переносить фрустрацию и одиночество. Зависимость переходит во взаимосвязь, взаимодействие, диалог, который предполагает триадность отношений: «два в одном».
Зависимости аналитика - наименее исследованный феномен, возможно, в силу профессионального стремления «сохранить» лицо, содействовать потребности пациента в «идеальном» объекте для идентификации, либо просто в силу лицемерия и тщеславия, желания быть «непогрешимым» в глазах пациента и коллег. Как будто терапевт «не смеет» признаваться в своих человеческих недостатках и слабостях, оправдывая это тем, чтобы не нанести «урон» пациенту или демонстрируя свою независимость. И это понятно: чтобы иметь возможность спокойно принять свои недостатки и слабости, нужно иметь силу для их осознания. (Один из моих коллег как-то ответил на «язвительное» замечание пациента «Я знаю, сколько в вас недостатков…» - «Да, но Вы даже не представляете себе, СКОЛЬКО их на самом деле…»). О прямой связи между демонстрацией свободы, независимости, превосходства и отчаянной зависимостью от окружения у нарциссически уязвимых, регрессировавших и зависимых людей достаточно много написано. (Другое дело, что это – про «пациентов», но «не про нас»).
Следовало бы признать, что у аналитика – много зависимостей (слабостей): это – деньги, это – количество пациентов, это – личные пристрастия («этот пациент лично мне нужен») или, наоборот, антипатии, это собственная потребность в привязанности, в понимании, в любви и заботе, это стремление быть нужным и значимым для другого, это желание помогать и разделять чью-то реальность, это любопытство к жизни и внутреннему миру другого человека, это собственные нереализованные фантазии и «неопознанные» состояния, которые можно прожить вместе с анализантом и таким образом реализовать. Это – теории и все те интеллектуальные «конструкты», которые сознательно или бессознательно он использует как опору в работе. Наконец, это сама профессия, в которой он нуждается.
Однако, оправдание своих человеческих слабостей или «знание» их не отменяет необходимость их осознания (проработки), поскольку «знать» и «осознать» - это все-таки разные вещи. Иногда тонкой формой защиты от осознания становится «декларация собственного несовершенства» - да, это мой «комплекс», «пристрастие» (невроз, паранойя, навязчивость, истерия, нарциссизм, фобия, мания и т.д. и т.п, как будто обозначив или по видимости «приняв» свой «диагноз» предлагают это «принять» и другим, в частности – пациентам: полюбите меня «черненьким», а «беленьким» меня всякий полюбит). Такое показное «смирение» и обратная ему защитная демонстрация собственной «непогрешимости» - «две стороны одной медали», поскольку никакой «диагноз» или «термин» не помогает осознать свою зависимость от состояния, но – наоборот, создает иллюзию «знания».
Одной из задач теоретического обучения профессии является установление интенции на «опознание» объекта, т.е. пациента и его проблем. Первоначальная растерянность и зависимость от неопределенности при встрече с пациентом («а кто это?»), если терапевт не может достаточно долго ее выдерживать, вызывает защитную реакцию в виде диагностического клише, и тогда как будто все становится ясно. Однако, сама зависимость от диагностического «ярлыка» остается, как правило, неосознанной. Не приходилось ли вам наблюдать за собой такие моменты, когда в ситуации терапии (или вне ее) мысль о том, что это, например, «истерия» или «паранойя» как будто приносила успокоение и чувство стабильности, владения ситуацией (при том, что как правило, такая мысль адресована другому человеку, но не самому себе). В этом феномене скрывается глубочайшая потребность любого человека в зависимости от «авторитета» (теории, мнения, суждения значимого «другого»), которая хоть на какое-то время создает иллюзию «почвы», на которую можно опереться. Если аналитик работает «по-Фрейду», или «по-Юнгу», или, как мне недавно пришлось услышать, «по-Биону», то это вызывает уважение a priori, поскольку человек «работает» с опорой на «авторитет». (Почти никто не задается вопросом о том, на кого опирались в своих теоретических конструкциях ныне признанные авторитеты).
Недавно на сессии я высказала своей клиентке предположение о причинах какого-то ее состояния. Она помолчала, а потом спросила почти с восхищением: «Это что-то очень глубоко, по-Фрейду?...». Повисла пауза, после которой мы с ней одновременно расхохотались, и я смогла ответить, что это, может быть, и так, но я просто фантазирую и сказала первое, что пришло мне в голову. (Мы с ней встречаемся давно, и она знает, что я не работаю «по-Фрейду», хотя ей очень этого хотелось бы; а так она «не знает», с кем меня идентифицировать…). (В этом смысле вопрос «у кого вы проходили анализ» является очень важным, поскольку отсылает к зависимостям и делает аналитика более «понятным»: он тоже не появился из «ниоткуда», а имеет свои «корни». Так для некоторых людей недостаточно просто имени: «Как твоя фамилия? Кто твои родители? Т.е. «от кого ты зависишь?» - требуют они признания, как будто это что-то добавит к их осведомленности относительно существа дела). Зависимость может опираться только на «зависимость», и пресловутая «анонимность» аналитика не может вызывать доверия, хотя способствует продуцированию фантазий, которые он может либо принять, либо отвергнуть.
Чрезвычайно интенсивные эмоции в отношениях создают между пациентом и аналитиком особое неравенство, которое принято называть переносом. Принято также считать, что эти отношения обусловлены в большей степени фантазией пациента, чем реальностью аналитика. Однако, реальность существует «независимо» и наряду с фантазиями, и не может не оказывать влияние на процесс создания и развития отношений. Иными словами, неравенство существует и оно реально: аналитик в ситуации анализа не просто «представляется» пациенту как могущественная и «властная» фигура, но и реально имеет власть, поскольку именно он устанавливает «правила» (сеттинг), владеет специфической информацией и некоторыми сведениями о пациенте (а не наоборот), обладает большей силой, возможностями, способностями и опытом работы, может давать или не давать интерпретации, влиять тем или иным способом на ход процесса, может удовлетворять или фрустрировать желания пациента по своему усмотрению, разрешать или отказывать пациенту в каких-то действиях или отыгрываниях и т.д. Пациент же должен все это принимать, если он хочет оставаться в терапии. Подобно этому любой священник, который «служит», обладает для прихожан авторитетом и называется «батюшкой», духовным наставником; писатели или поэты, от которых зависит наша «образованность» - «властителями дум»; вообще, любой человек, который умеет делать что-то лучше нас, обладает в некотором смысле властью, например, может сшить нам хороший костюм, а может испортить.
Иногда некоторые коллеги так увлекаются терминами «перенос» и «контрперенос», что сами перестают замечать реальность, например, отрицают вообще наличие какой-либо власти у аналитика: «У нас нет никакой власти, это они нас ею наделяют». Такие и подобные высказывания можно рассматривать как «симптом» созависимости, поскольку в таком случае остаются неосознанными властные амбиции терапевта и их влияние на процесс, а следовательно, и ответственность (за свои состояния, мысли, действия, слова, а не за «другого»), которая неизбежно присутствует в осознании своей силы и своей власти.
Принижение и покорность, сопутствующая чувству зависимости и доминирование, сопутствующее созависимости – это неосознаваемые паттерны ранних объектных отношений родитель-ребенок. Пациент проецирует в период регрессии «родительскую функцию» на терапевта. Однако, проработка переноса возможна только в том случае, если терапевт осознает этот перенос, т.е. управляет собственными контрпереносными чувствами и может сохранять дистанцию между «своими» чувствами и т.н. «контрпереносными». Однако, часто случается, что терапевт охотно исполняет родительскую роль, отождествляясь с родительской функцией и отыгрывая свои непроработанные отношений с первичным объектом (так ребенок играет в дочки-матери). В этом случае можно говорить о созависимости или неуправляемой регрессии терапевта.
Созависимость возникает тогда, когда одна из сторон терапевтических отношений утрачивает доверие к «процессу» (или еще не имеет такого опыта) и пытается осуществлять «контроль» (разумеется, всегда «на благо другого») или требовать такого контроля («почему вы меня не предупредили?..»). Как правило, если такие вопросы ориентированы не на исследование действия или поступка, а направлены непосредственно пациенту (или аналитику), они свидетельствуют о ситуации регрессии и состоянии зависимости (созависимости).
Довольно явные или более тонкие способы «контроля» со стороны пациента уже неплохо изучены, наверное, благодаря тому, что аналитики в большей мере обеспокоены своей «независимостью» и ориентированы прежде всего на исследование «реальности» пациента. Говоря о зависимости и созависимости, мы обычно начинаем представлять себе «другого», его зависимое поведение, регрессию и попытки «вырваться на свободу», которые могут интерпретироваться «в зависимости» от тех или иных теоретических предпочтений аналитика. Однако, контроль пациента аналитиком, свидетельствующий о его регрессивных тенденциях к созависимости, практически не исследуется (во всяком случае, в литературе). И если терапевт не осознает свою неудовлетворенную потребность в «родительстве» (желании учить, лечить, спасать, помогать, исправлять, улучшать, перевоспитывать, контролировать, защищать, «не пущать», оценивать, руководить, вести, развивать, покровительствовать, благодетельствовать и т. д.), то нет никакой возможности проработать т. н. перенос, поскольку это – «реальные» отношения заисимости, в которых оба отыгрывают иерархический и архаический «детско-родительский» паттерн. Все это, разумеется, востребовано пациентами, но не менее такие формы созависимости «востребованы» и аналитиками. Такие моменты есть в любых отношениях, и от них невозможно и не нужно «освобождаться», но важно научиться их признавать и осознавать «в себе».