Главная > Тексты > Савичева Е.П. Вынужденные любить

Савичева Е.П. Вынужденные любить

«Кого ты хочешь, братика или сестричку?» — частый вопрос, который задают родители первенцу в ожидании прибавления в семействе. Несмотря на радость будущего события, родители испытывают замешательство перед сыном или дочерью, не зная «как лучше» сказать о беременности матери, и наивно полагая, что одобрение ребенком этого сообщения будет залогом продолжения семейной идиллии.
Материалом для моего сообщения я сделала психический опыт пяти пациентов, в анализе которых через воспоминания и метаморфозы переноса можно было наблюдать трансформацию нарциссической ярости первого ребенка после рождения сиблинга.
Пациентка А. — 46 лет, брат младше на 15 месяцев; пациентка В. — 32 года, брат младше на 18 месяцев; пациентка С. — 43 года, сестра младше на 3 года; пациент Д. — 25 лет, сестра младше на 5 лет; пациентка E. — 30 лет, сестра младше на 7 лет.
Что объединяет этих анализантов, кроме того, что они первенцы в своих семьях?
То, что на первичном интервью, говоря о своих проблемах личностного, семейного или социального толка, они явно или косвенно заявляли об ощущении собственного бессилия что­либо изменить, несмотря на сознательное желание это сделать, чтобы не страдать. Именно на такой встрече Е. сказала: «А что я могу переменить, это как если бы я запретила маме рожать и она меня послушалась». Кроме того, эти пациенты твердо считали, что их младших сиблингов родители любят больше, хотя выяснялось, что часто речь шла об ощущении нехватки времени совместного пребывания с родителями (по большей части с матерью) наедине.
В их личной биографии есть опыт психических переживаний снижения уровня родительской любви, участвовавшей в организации и поддержании внутрипсихического нарциссического равновесия, но в разный жизненный период психосексуального развития, что и отложило отпечаток на последующее развитие объектных отношений и поведение при фрустрации желаний. Для иллюстрации этого высказывания предлагаю выдержки из клинического материала этих пациентов.
Пациентка А. в момент негативных переживаний часто говорила о возникновении чувства «ядовитости» где­то внутри или фантазии, что «ее хотят отравить и выбросить под забор». Постепенно мы реконструировали ее раннее (возраст 6–7 месяцев) психосоматическое переживание изменения вкуса молока матери и затем прекращение грудного кормления. После рождения брата у А возникала к нему колоссальная зависть в моменты, когда он был у груди матери. Ее желание «избавиться от брата» имело интересную историю прояснения в ходе психоаналитической работы. А часто говорила о ямочках на щеках аналитика, как они ей нравятся: «Ну, просто съела бы». В последующем она вспомнила детскую фотографию брата — он в коляске и «такой пухленький, с ямочками на щеках, что хочется его съесть», то есть завладеть тем, что теперь ей было не доступно: накормить себя молоком матери, которое внутри брата. И неожиданно для себя, А. вдруг отметила, что до сих пор любит пить «парное изпод коровы молоко с белым пышным хлебом» и испытывает при этом чувство насыщения, после которого хочется спать.
Пациентка С.: в возрасте 3х лет у нее начались запоры, от которых ее мать лечила пургеном и постоянными клизмами. Кроме активного внимания матери она получала в такие моменты эвакуации содержимого кишечника реализацию фантазии о младшей сестре, как «выбрасывание из живота в унитаз чегото раздражающего, что потом бесследно смывается — с глаз долой». В ходе психоаналитической работы у С. наблюдалось желание «смыться от аналитика, что бы не раздражала своими вопросами». Так в последствии появилось воспоминание о гневе, который каждый раз испытывала пациентка, когда маленькая сестра «донимала своими «почему» и была крайне бестолкова». Это же чувство у нее вспыхивает, когда собственный ребенок приносит двойку из школы, несмотря на то, что С. готовит с ним вместе домашние задания. И если С. «не выпустит пар» криком на него, у нее поднимается артериальное давление.
Пациент Д.: «Я помню, принесли сестру из родильного дома, положили на стол, распеленали, и я вдруг увидел что­то непонятное между ее ног, я был ошеломлен, потерял дар речи, а все так ею восхищались! Я побежал в ванную, взял папино лезвие для бритья и стал резать себе ноги. Потом пришел — все кинулись ко мне, спрашивают: «Зачем ты это сделал?» Я и не знал, что так хотел убить ее, чтобы быть на ее месте. Потом всю жизнь только и спасал сестру… ей было 16 лет, нам позвонили, сказали, что сестра разбилась на мотоцикле. Родители в панике, а я как окаменел, нет чувств, только решимость спасти. Но когда увидел ее — все лицо разбито, кровь — что­то во мне обрадовалось: «Так ей и надо за все». В ходе анализа Д привез мне из поездки сувенир — миниатюрные валенки, вышитые бисером: «Вот увидел их, вдруг вспомнил о вас и решил подарить». Свой подарок он затем интерпретировал так: «Пора делать ноги». Я спросила: «Вы меня спасаете от себя?» и услышала: «Я ненавижу женщин, вы слабые и другие».
Что же психически сохранилось из травматических переживаний детства, и в каком виде проявляется у этих и двух других пациентов в наши дни?
Пациентка А.: «Я постоянно ищу любовь, какуюто неизвестную, чтобы душа в душу». Она часто упрекает себя за излишний контроль других людей, и проявление заботы к близким не считает выражением любви: «любить, это как­то подругому, я не знаю, как это делать. В будущем только одиночество, ничего хорошего, за счастье надо бороться».
Пациентка С.: «У меня все всегда через трудности, обязательно что­то случается в неподходящий момент и мешает мне добиться цели». Все символические (карьера, спортивные достижения) или реальные (подъем на гору) переживания подъема наверх, где необходимо удержаться самой или выдержать конкуренцию С. проигрывает — «отступает назад, освобождая место». Она не работает, так как должна постоянно смотреть за детьми (возраст 12 и 10 лет), потому что «без меня с ними обязательно что­то может случиться, например, они могут упасть и разбиться, я себе потом этого не прощу».
Пациент Д. в состоянии аффекта в ходе конфликта с невестой схватил нож и замахнулся на нее, после чего испугался сам себя и с этим страхом пришел к психоаналитику: «Боюсь убить».
Пациентка В.: «Я хочу быть только на вершине Олимпа, мне нужно все, не хочу ни с кем делиться своим богатством, но не успеваю заметить, как все исчезает, как­будто его и не было, и думаю: опять это дерьмо уплыло. Я не могу создать семью, если будут дети, их же надо водить в школу, они заберут мое время, что же останется для меня?»
Пациентка Е.: «У меня дочь с 1го года болеет бронхиальной астмой, я вынуждена не работать, смотреть ее, если ей легче и я кудато ухожу или веду дочь в детский сад, у нее начинается обострение и вся эта морока начинается заново, я больше уже не выдерживаю, мне снится, что дочь умерла, это ужасно!»
В ходе анализа выяснялось, как эти взрослые в детстве научились справляться с агрессивным желанием «уничтожить», ведь родители пресекали драки с сиблингом запретами и наказаниями, стыдили и укоряли: «Ты старший, маленьких обижать нельзя».
Пациентка А.: «Я играла в 3 годика с котенком, пеленала его так что «задушила любовью» и он умер. Мама сказала: «Ну вот, залюбила до смерти».
Пациентка С.: в 4,5 года в детском саду играла на шведской стенке (вертикальная деревянная лестница) с подружкой — они толкали друг друга, вдруг подружка разжала руки, упала вниз и разбила голову, ее увезли на скорой помощи. С решила что девочка умрет. «Когда воспитатели кричали на меня: «Ты сделала это!!!», я вспомнила, что по телевизору видела, что так пытали преступника, очень испугалась и убежала, сутки пряталась в сарае, меня нашли».
Пациентка В.: в возрасте около 4х лет играла с братом: ставила его на колени и засовывала спички в анус, брат сопротивлялся и убегал, В. его била и кричала: «Ты дерьмо, дерьмо, тебя надо утопить!». Пришел отец и поставил В. в угол: «Это тебе урок, нечего руками махать, не бей брата». Чуть позже, когда мама с детьми была в бассейне, и мало уделяла внимания дочери по сравнению с сыном В чуть не утонула: «Я просто не захотела больше махать руками в воде».
Пациентка Е.: «Сестра с раннего детства болела астмой, когда она задыхалась, я всегда думала, что она умрет. До семи лет у меня было счастливое детство, с рождением сестры я стала взрослой и в 6м классе стала уже работать, ведь я и так уже никому не была нужна».
Пациент Д.: «Мы гуляли, я на велосипеде, рядом мама в зеленом платье везет коляску, в которой плачет сестра. Вдруг я упал, не заметил что­то впереди, поранил колени, мама ко мне бросилась, а коляска покатилась вниз по дороге и опрокинулась. Я помню так был рад, что даже не чувствовал своей боли, хотя потом у меня остались шрамы на ногах».
Именно в ходе психоанализа этим пациентам открылись в воспоминаниях «преступления» детства и стало очевидным, как психически травматично было воспринято событие рождения младшего брата или сестры, и как потом это повлияло на их жизнь.
Из клинического материала видно, что агрессивное желание «убрать конкурента» канализируется для разрядки либо на сам сиблинг­объект, либо на собственное тело, либо на объекты, символически напоминающие сиблинга — «меньше и слабее». И тем не менее, с взрослением и укреплением собственного Я, такие детипервенцы в достаточно благополучных семейных условиях (здесь я имею в виду, что перечисленные пациенты выросли в полных семьях), в период младенчества сиблинга и отстраненности от них матери, начинали быстрее приближаться к отцу: он был более доступен для общения, мог разделить грусть одиночества участием в игре или чемунибудь обучал. Позже с взрослением сиблинга совместные игры, шалости, общие тайны от родителей сближали детей между собой, возникал взаимный интерес и дружба.
Ярость от собственного бессилия перед желанием единолично обладать родителями и агрессия, направленная на сиблинга, в процессе роста и социализации ребенка связывались психическими плотинами­защитами, снижая чувства стыда и вины. Так формировались в личности пациентов чувство ответственности, качества лидера и воспитателя, покровительство и меценатство. Психическая готовность убивать развернулась в противоположность — спасать, что могло позже реализоваться в выборе профессии.
Такие люди снисходительны к «слабостям» других, но самим им нужно постоянно чувствовать свою силу — «Я взрослый», изза чего часто и происходят ненужные и неадекватные реальной ситуации психические затраты, что ослабляет возможность самовосстановления и гармонизации. Все перечисленные пациенты отмечали накопившееся чувство усталости от непонятной внутренней борьбы.
Иногда слишком рано, иногда слишком быстро приобретшие самостоятельность и отделенность от родителей пациенты с трудом психически готовы принять помощь другого человека. Это значит показать слабость и зависимость, такие когда­то желанные, но столь запретные чувства: «Ведь ты уже не маленький». И само обращение за помощью к психоаналитику воспринималось ими как крайняя мера самоунижения.
Что же мне приходилось отмечать в качестве некоторых особенностей в области психоаналитического взаимодействия с этими пациентами:
— долгое отсутствие разговора о сиблинге или неназывание его имени, как реконструкция детского желания аннулировать младшего из отношений с родителями;
— раньше по времени в аналитическом процессе возникали воспоминания о совместном сексуальном опыте в играх с сиблингом, после этого можно было ожидать приближение вытесненного материала о деструктивных намерениях в фантазиях, сновидениях и уже потом в воспоминаниях. Как если бы ребенок сначала сознался в запретной любви, и если не было наказания за это, он осмеливался сознаться в убийственном желании. В такие моменты пациентка А. говорила: «Ну, а сейчас я готова сказать тебе правду», у других появлялась предварительная фраза: «Честно говоря» или «А теперь без обмана».
— периодически возникающее желание пациентов перейти в общении со мной на «ты», как бы стирая возрастные различия;
— сомнение, что аналитик способна соблюдать принцип конфиденциальности: младшие дети часто жаловались родителям, за что старшие считали их «предателями и доносчиками» (в такие минуты у меня возникало чувство возмущения за необоснованное недоверие);
— ощущение в контрпереносе, что анализант или анализантка меня от чегото оберегают, и для этого отвлекают внимание на несущественные темы;
— привычка по старшинству безоговорочно устанавливать свои правила в играх воссоздавалась через нападение на аналитические рамки (сеттинг, оплата): «Что это за порядки? Я так не играю. Я привыкла, что бы было помоему» — говорила пациентка С. и обижалась;
— нежелание делиться чем­то своим с другим, поднималось у некоторых пациентов через переживание на сессии чувства необоснованной в реальности жадности или щедрости:
Из случая пациентки В.: она потеряла по дороге на сессию кошелек и не заметила как это произошло, но пропажа ее не очень раздосадовала: «Наверное теперь где-нибудь сгниет», сказала спокойно она. Меня удивил вариант «гниения», мы это стали прорабатывать и С. вспомнила как у них в семье делили апельсин: родители клали апельсин на стол и предлагали сестре с братом его разделить пополам, но дело в том, что «мне нужен был только весь апельсин и брат хотел только весь апельсин, но никто из нас не мог его себе присвоить без драки, а родители драться не разрешали, и так этот апельсин лежал на столе, гнил и его выбрасывали. Да, похоже, мне легче выбросить эти деньги, чем отдать, но это же непомерная жадность! Я даже когда воздух порчу, сама только нюхаю, собирая его в ладошку. До сих пор сплошное детство!»
Из случая пациентки А.: она захотела оплатить 50 сессий вперед, когда я стала спрашивать, чем это обоснованно, она ответила: «А разве ты можешь куда то исчезнуть? Я просто могу эти деньги тебе подарить. В детстве я все игрушки брату отдавала и чувствовала себя царицей».
— частые фантазии о желании остаться одному, чтобы никто не мешал «заниматься своими делами» или быть наедине с родителями, в аналитической ситуации это выражалось в виде фантазий, «хочу быть единственной вашей пациенткой», «интересно увидеть, кто лежал еще на этой кушетке, неужели лучше, чем я», после чего у пациентов могла быть раскрыта фантазия, что если они будут стараться для меня быть «хорошим», то смогут завладеть моим вниманием и временем;
— обостренное нежелание быть брошенным кем­то, то есть быть одиноким и никому не нужным;
— поиск справедливости;
— в ситуациях, когда привычных психических сил становилось недостаточно для поддержания бессознательного бремени ответственности за ненависть к сиблингу, через вынужденное проявление к нему любви, у пациентов возникало чувство, что хочется убежать и спрятаться;
— Я таких пациентов в присутствии нежеланного объекта атакуется с двух сторон: желаниями Оно избавиться от него и требованием Сверх-Я заботиться о нем, тогда можно наблюдать в ходе развития психоаналитического процесса, следующие феномены:
1) атаки на собственное тело, единственно доступный объект для разрядки агрессии: обострение хронической пищевой аллергии (пациентка А.), приступы изнуряющего кашля (пациентка Е.), резкий подъем артериального давления (пациентка С.), снижение сексуальной потенции (пациент Д.), маточные кровотечения (пациентка В.);
2) атаки на Самость: ощущение собственной никчемности, самоупреки, апатия, безразличие к собственному здоровью;
3) снижение уровня самовосприятия и рефлексии, это проявлялось на сессии как внезапное непонимание смысла слов аналитика (ментальная тупость) или ощущение «безвыходности из тупика», что создавало у меня впечатление «паралича Я». Часто в такой момент хоть краем глаза они пытались увидеть меня и с облегчением вздыхали, затем следовали настойчивые просьбы: «Скажите, что делать? Объясните, что собственно происходит? Я потерял себя, помогите!»
Все вышеперечисленные наблюдения психических феноменов в психоаналитическом поле помогают выявлять формы проявления у пациентов сопротивления и переноса, что является основными точками приложения работы мысли аналитика и последующих интервенций, с учетом их психического опыта старшего ребенка.
В ходе психоанализа с развитием и укреплением рабочего альянса у пациентов наблюдалось ослабление аффективных переживаний, снижение импульсивности ответных реакций и автоматизма возникновения симптомов, моменты осознания действительности приходили после слез об утрате иллюзий о всемогуществе и гневного возмущения, что невозможно исполнить запретное.
На одной из заключительных сессий, перед выходом из анализа, пациентка сказала: «Апельсин может быть разделен без драки и обид по обоюдному согласию, и старший ты в семье или младший не является привилегией быть более любимым. Вот и закончилось мое детство, я и мир вокруг изменились».